Т.1. Избранная лирика. Груди Тиресия. Гниющий чародей
Шрифт:
Этот шаг был сделан в 1912 году, когда Аполлинер опубликовал «Зону» и «Вандемьер» (кстати, первое из аполлинеровских стихотворений, которое появилось в печати без знаков препинания).
Известно, что написанию «Зоны» предшествовало чтение Блэзом Сандраром в мастерской художника Робера Делоне своей поэмы «Пасха в Нью-Йорке», сочиненной в апреле 1912 года. Эта поэма, написанная Сандраром на одном дыхании, впервые открыла путь той ритмике, тому потоку поэтического сознания, без которых сегодня уже немыслима французская поэзия. По воспоминаниям бельгийского биографа Сандрара Робера Гоффена, Аполлинер после чтения «Пасхи» якобы воскликнул: «Великолепно! Что по сравнению с этим книжка стихов, которую я сейчас готовлю!» Но именно в этой «книжке», в «Алкоголях», были напечатаны «Зона» и «Вандемьер», в которых, оттолкнувшись от Сандрара, Аполлинер совершил переворот в поэзии, найдя для мощнейшего
Напомним, что все эти события разворачивались на фоне мучительного разрыва Аполлинера с Мари Лорансен. История с похищением «Джоконды» еще больше отдалила художницу от поэта, так же как отдалила от него многих мимолетных друзей и знакомцев, так же как заставила его брата Альбера покинуть Париж, где он работал банковским служащим и, в опаске за поруганную честь фамилии, уехать в Мексику. Америка уже отторгла у него Анни и теперь забрала второго близкого ему человека. Мать Аполлинера негодовала и презирала сына, мадам Лорансен его явно недолюбливала. Ее смерть в пасхальную ночь 1913 года, буквально накануне выхода «Алкоголей», лишь на короткое время снова сблизила Мари и Гийома. А через год все пошло прахом: в июне 1914 года Мари выходит замуж за молодого немецкого художника Отто Вайтьена, а еще через месяц начинается Первая мировая война, поставившая крест на всей прежней жизни Гийома Аполлинера.
Оставшиеся ему три года представляются сегодня какой-то лихорадочной агонией: война, в которую он ринулся с головой, стараясь отнюдь не показным патриотизмом «заслужить» столь желанное французское гражданство; непрекращающееся бурное сотрудничество с парижской прессой; стихи и проза, которые пишутся, кажется, без оглядки на бои; наконец, новые любови, столь же лихорадочные, как вся эта военно-литературная жизнь, — сначала к великосветской красавице Луизе де Колиньи-Шатийон (76 поэтических «Посланий к Лу», написанных с октября 1914 по сентябрь 1915 года были опубликованы в 1947 году в книге «Тень моей любви»); затем к юной жительнице Алжира Мадлен Пажес (стихи и письма к ней появились в 1952 году в книге «Нежный, как память»); наконец, женитьба на рыжекудрой красавице Жаклин Кольб, с которой Аполлинеру удалось прожить всего полгода до его внезапной смерти от «испанки» 9 ноября 1918 года…
5 декабря 1914 года он был зачислен в 38-й артиллерийский полк, расквартированный на юге Франции, в Ниме, с апреля 1915 года почти год провел на передовой, был повышен в чине, получил долгожданное гражданство, а через неделю после этого, 17 марта 1916 года, был ранен в голову осколком снаряда.
Хроника этой жизни легла в основу его книги «Каллиграммы. Стихи Мира и Войны (1913–1916)», вышедшей в 1918 году. «Шесть разделов книги — шесть кругов прожитого и пережитого Аполлинером за годы после „Алкоголей“, а в своей совокупности автобиографический дневник-исповедь», — отмечает исследователь французской поэзии С. И. Великовский. И дает своеобразный «хронометраж» этого дневника, соответствующий названиям циклов оригинала: «Волны» — канун войны, дерзкий поэтический эксперимент, прерванный военными действиями; «Знамена» — от объявления войны до отправки на фронт в апреле 1915 года; «Ящик на орудийном передке» — приобщение новобранца к боевым действиям (лето 1915 года); «Зарницы перестрелки» — освоение ремесла бывалого солдата (осень 1915 года); «Лунный блеск снарядов» — добровольный переход в пехоту в офицерском чине и удел окопного обывателя (зима 1915–1916 годов); «Звездная голова» — канун ранения в голову, медленная поправка и включение заново в парижский круговорот.
Еще в 1914 году в поисках организации поэтического пространства Аполлинер увлекся каллиграммами (идеограммами, как тогда говорили, — слово «каллиграмма» Аполлинер впервые употребил в письме к А. Бретону в марте 1917 года) и опубликовал стихотворение «Письмо-Океан». И до того он пытался представить текст как идеограмматический объект, — в частности, при первом издании «Гниющего чародея» конец притчи был набран как перевернутый треугольник, который, согласно метафорическому строю повествования, можно истолковать как половинку песочных часов или воронку, засасывающую весь текст в небытие. Даже мелкие детали свидетельствует о его постоянной сосредоточенности на этой проблеме. В блокноте для записей, который Аполлинер вел с перерывами начиная с 1898 года, можно найти, например, характерное написание
слова «octobre» («октябрь») — «8-bre», вскрывающее визуальную игровую подоплеку поэтической мысли.Само по себе «типографическое видение» стиха старо как мир и восходит к греческому поэту Панару, практиковавшему фигурные стихи. Как показала практика европейской поэзии XX столетия, идеограмма связана не столько с попыткой перенести законы живописи или графики в литературу, сколько с лингвистической игрой, вскрывающей и обогащающей подтекст. Двойной — графический и лингвистический — подход к тексту делает его объемным, и Аполлинер, занявший одно из главных мест в художественной культуре столетия, уловил это в духе поисков того нового лирического сознания, которое определяло прежде всего поиск новых или обновленных идей.
Не случайно пик интересов Аполлинера к графике стиха пришелся именно на 1914 год: как раз в этом году вышло из печати первое издание «Броска игральных костей» Стефана Малларме (при жизни Малларме эта поэма была опубликована только в журнале), в котором автор попытался — пожалуй, впервые в новейшей поэзии — совместить методом монтажа разные шрифты одного поэтического текста. Свой план Аполлинеру в какой-то мере удалось осуществить в «Каллиграммах», где под одной обложкой оказались и стихи, и вписанные в них методом коллажа или отдельно помещенные идеограммы, подчеркивающие графические пристрастия автора.
Эти пристрастия по-разному выражались не только в последовательной работе Аполлинера-критика, не только в его попытках привносить живопись в поэзию, но даже в самом его почерке, графически «передававшем» те или иные обстоятельства жизни: почти готика «Рейнских стихов» с прямыми высокими линиями букв «f», «l» и «t», округлые буквы «Бестиария» с аккуратно выписанными «s» и «х» и сглаженные, почти превращенные в одну линию, словно хоронящиеся снарядов военные строки, как, например, в последнем письме к Лу 18 января 1916 года, когда нет времени выписывать буквы, разве что долгим прочерком перечеркивать двойное «t» в слове «lettre» — «письмо»…
Вернувшись из госпиталя, Аполлинер лихорадочно окунулся в возрождавшуюся культурную жизнь: он по-прежнему сотрудничает со множеством журналов, готовит к изданию новые книги. Одна из них, над которой он начал работать еще в 1913 году и которая вышла в 1916-м, «Убиенный поэт», обозначила возвращение поэта к литературе после его долгого и мучительного выздоровления. «Фантазмы», как их называл сам Аполлинер, «Ересиарха и Кo» стали еще более насыщенными в новых новеллах, в которых особое место заняли исторические сюжеты. В их разработке явственно сказалась эрудиция Аполлинера — мастера ассоциативных связей, из которых, собственно, в широком смысле и состоит культура.
В «Короле-Луне» на примере судьбы одного из своих любимых исторических героев — Людовика Баварского — поэт вновь создает фантастическую мифологию, подземный мир, где живет «этот старый лжеутопленник, который был когда-то безумным королем», ведущий себя как «король-солнце» в кругу своих вымороченных подданных. В «Орлиной охоте» возникает еще один загадочный исторический персонаж — герцог Рейхштадтский, и автор призывает нас в свидетели новой версии его гибели.
Здесь уместно вспомнить слова Е. Г. Эткинда, исследовавшего пьесу Э. Ростана «Орленок», посвященную тому же герою, что и рассказ Аполлинера: «Сын Наполеона, умерший от чахотки в Шенбрунне, стал центром национального мифа; французы надолго запомнили замечательный стих Гюго:
Орла взял Альбион, орленка взял австриец.Среди историков и мемуаристов, увлеченных историей герцога Рейхштадтского, не было единодушия: некоторые полагали, что сын Наполеона стал настоящим австрийским офицером, забывшим о своем происхождении и даже не говорившим по-французски; другие видели в нем истинного патриота Франции, умершего не столько от туберкулеза, сколько от тоски по величию Империи…» Аполлинер находит третий путь.
Фантазия поэта безудержна. Любимые его сюжеты — такие как, например, тема пиров, книжности или человеческой судьбы в экстремальных обстоятельствах — находят в «Убиенном поэте», равно как и в «Несобранных рассказах», всевозможное развитие. Мифологемы, связанные с его рождением, сквозят в его новеллах, превращая их во фрагменты и осколки автобиографии. Так в рассказе «Джованни Морони» возникают яркие картинки его детства, проведенного в Риме. Покинутый ребенок, одиночество, «отцовские» образы (куда, кстати, более позитивные, чем «материнские») так или иначе им интерпретируются, а параллельно звучат отзвуки отрочества и ранней юности, особенно воспоминания об Арденнах и Ставло.