т.2. Проза и драматургия

Чуприкова.Вот так просто совершаются чудеса.

Кондаков.Да ничего еще не совершилось.

Чуприкова.Совершилось. Когда мне позвонила Лариса, я, верите ли, заплакала. И вовсе не оттого, что у вас все хорошо так вышло.

Кондаков.А еще ничего не вышло.

Чуприкова.Вышло, вышло. Я заплакала оттого, что настоящая жизнь, настоящая наука… а, да ладно. Как все прошло?

Кондаков.Очень хорошо. Стон, обморок после включения тока. И вот на эту пластинку — «Дер эрстен блюмен ин май» — он среагировал мгновенно. Как вы считаете, это может быть одиночной реакцией?

Чуприкова.Ну, если она и одиночная, то мы… то есть вы повторите все. Будем закреплять… Раньше он никогда не ворочался во сне. Это прекрасно. Может, вас подменить? Устали?

Кондаков.Нет, спасибо.

Чуприкова.Я понимаю. Держите меня в курсе. Не стесняйтесь, что ночь. Такой ночи я, может быть, ждала всю жизнь. (Подала руку Кондакову и ушла.)

^{Кондаков выпил чаю и ходил по палате, то глядя на Короткевича, то куря. За окнами синело, дело шло к утру. Кондаков уселся в кресле возле кушетки и попробовал читать. Но голова его стала клониться, он уснул. Книга выпала из рук. На этот звук встрепенулся Короткевич. Он повернул голову и увидел спящего Кондакова. Совершенно неожиданно он встал, обошел, стараясь не скрипнуть, спящего Кондакова, подозрительно его осмотрев. Взял со стола кусок сахара, съел. Внимательно осмотрел фуражку фашистского офицера, оставленную Янишевским. Двинулся к двери, попробовал ее — закрыто. Подошел к окну — решетка. Кондаков пошевелился в кресле, и Короткевич мигом лег на кушетку и закрыл глаза. Кондаков встал с кресла, стал разминать руки, но тут увидел, что Короткевич подсматривает за ним. Кондаков так и остался стоять с разведенными руками. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.}

Кондаков.Вам не дует? Я могу закрыть форточку.

Короткевич.Сюда не доходит.

Кондаков.Как вы себя чувствуете?

Короткевич.Нормально.

Кондаков.Меня зовут Рем. А вас?

Короткевич.Короткевич Ваня.

^{Кондаков стал бессмысленно улыбаться, потом мелко засмеялся, его всего трясло, с ним началась почти истерика.}

Кондаков.Ваня, Ваня, какое хорошее имя! Вы не обращайте внимания, это у меня сейчас пройдет.

Короткевич.Сумасшедший какой-то…

Кондаков.Не обращайте внимания, сейчас это пройдет. Это у меня после Пулковского аэропорта началось. Неприятная история!

Короткевич.Я могу встать?

Кондаков.Пожалуйста. Вам помочь?

Короткевич.А вы что — врач?

Кондаков.Да, я врач. (Встал, прошелся.)Одну минуточку. (Позвонил по телефону.)Лидия Николаевна! Это Кондаков. Я хотел бы, чтобы мы побеседовали втроем. Да, поэтому и звоню. Хорошо. (Положил трубку.)Ваня, а у нас в городе новость — недавно открыт памятник Борису Игнатьевичу Корзуну.

Короткевич.А кто это такой?

Кондаков.Я хотел у вас спросить.

Короткевич.Я не знаю.

Кондаков.Ну, вспомните… неужели вы никогда не слышали такой фамилии? Корзун? Кор-зун?

Короткевич.Ей-Богу, не знаю.

Кондаков.Ну, а меня как зовут, помните?

Короткевич.Помню.

Кондаков.Как?

Короткевич.Рем.

Кондаков.Боже мой! Не могу в это поверить! Иван Адамович, я просто счастлив! Скажите мне, пожалуйста, как вы себя чувствуете? Что у вас болит? Голова болит?

Короткевич.Болит. Не то что болит — кружится.

Кондаков.Плечо болит?

Короткевич.Болит. Тянет так.

Кондаков.Это просто изумительно!

Короткевич.Чего же тут хорошего?

Кондаков.К вам вернулась боль! Вот что замечательно. Боль, которую мы все проклинаем, является одним из дозорных человеческого организма. Значение болевого импульса в нашей жизни неоценимо!

Короткевич.Это уж точно.

Кондаков.Вы шутите, Иван Адамович! Вы шутите — я не могу в это поверить! Значение юмора в нашей жизни…

Короткевич.…неоценимо.

^{В дверь постучали. Кондаков открыл. На пороге — Чуприкова, Логинов, Ситник.}

Логинов.Доктор, не будете возражать? (Подошел к Короткевичу.)Ну что, поздороваемся, что ли?

Короткевич.Можно и поздороваться.

^{Логинов обнял Короткевича, но тот не ответил на объятия и, казалось, был удивлен.}

Логинов.Ну слава Богу! Молодец! И вы, Рем Степанович, молодец. А вы говорили, что, дескать, в тупике… Разводили здесь… Что же помогло? «Розамунда»?

Кондаков.Помогла сентиментальная песенка «Дер эрстен блюмен ин май». «Первые цветы мая».

Ситник.Все музыкальные архивы для вас перевернули, Иван Адамович.

Кондаков.Товарищ полковник, понимаю необходимость, но может случиться непоправимое. Будьте осторожны.

Логинов.Ограничусь лишь самым необходимым. Значит, вы — Короткевич Иван Адамович, двадцать седьмого года, белорус?

Короткевич.Да.

Логинов.Вы были членом городской подпольной организации.

Короткевич.Что-то вы путаете. Никем я не был.

Логинов.Как это?

Короткевич.Брехня.

Логинов.Одну минуточку, дорогой. До войны вы были секретарем комсомольской организации полиграфического техникума.

Короткевич.Техникума? Брехня!

Логинов.Доктор, думаю, что разговор придется все же отложить…

Кондаков.Да, лучше продолжать мне. Но не возражаю, если вы будете присутствовать здесь. Работать буду только я. (Короткевичу.)Иван Адамович, к нам приехали товарищи из госбезопасности. Полковник Логинов и капитан Ситник. Сейчас я вам дам их документы. (Взял у Логинова и Ситника удостоверения и передал Короткевичу.)

^{Тот внимательно рассмотрел документы и вернул.}

Короткевич.Зря стараетесь, господа. Я сто раз говорил Мюнстеру, что я не тот человек, за которого вы меня держите.

^{Все обалдело уставились на Короткевича.}

Ситник.Так вы что — за фашистов нас считаете?

Короткевич.Ну а за кого ж?

Кондаков.Я вам сообщу, Иван Адамович, одну важную вещь. Вы были очень долго больны. Война кончилась давно. Очень давно. Двадцать с лишним лет назад.