Т

— И как же?

— Да как графа Т. обычно изображают. В соломенной шляпе, с двумя револьверами.

— Это уже в прошлом, — ответил Т. — Сейчас все иначе. Можете считать, я вернулся с того света.

«Мертвяк, — подумал Достоевский и нахмурился. — Сам признается, такое редко бывает. Чего тут сомневаться».

— Вот как? — сказал он. — И какая же сила заставила вас проделать столь обременительное путешествие?

— Интерес к вам, Федор Михайлович.

— Лукавите, граф, — хмыкнул Достоевский, — наверняка у вас имеются и другие виды.

— Возможно, — согласился Т.

Достоевский стал медленно обходить Т. слева, чтобы отрезать ему путь к отступлению.

— Так вот вы, значит, какой, — проворковал он приветливо. — А знаете, хорошо, что мы встретились. Меня всегда занимал вопрос, долго ли боевое искусство графа Т. выстоит против моего топора. Вот только проверить это не было возможности...

Т. улыбнулся.

— Я ведь тоже кое-что про вас слышал, Федор Михайлович. Некоторые даже считают вас непобедимым. Возможно, в этом городишке вам действительно нет равных... К вашим услугам.

Достоевский поклонился, неторопливо расстегнул бушлат и скинул его с плеч, оставшись в черной косоворотке. Затем, заведя топор за спину, пригнулся к самой земле, словно первый поклон показался ему недостаточно глубоким.

Т. вежливо наклонил голову в ответ.

— Идиот! — выдохнул Достоевский.

— Простите? — недоуменно поднял бровь Т.

С Достоевским происходило что-то странное. Он уставился на скомканную бумажку, которую ветер катил по мостовой слева от Т., и на его лице отобразился интерес, быстро переросший в какую-то обиженную жадность. Он сделал к бумажке шаг, наклонился за ней, неловко покачнулся и взмахнул топором, чтобы сохранить равновесие — а в следующую секунду лезвие просвистело в том месте, где только что была голова Т., в последний момент успевшего пригнуться.

Достоевский проворно шагнул в сторону, прижал топор к груди, закрыл глаза и произнес:

— Бобок!

И тут же, словно деревянная статуя, плашмя упал навзничь.

Т. стал ждать, что будет дальше. Но не происходило ничего: Достоевский лежал на спине, сжимая топор и выставив в небо бороду, которую ворошил ветер.

Подождав минуту или две, Т. позвал:

— Федор Михайлович!

Достоевский не ответил.

— Вы, может быть, ударились? Если нужна помощь, дайте знать!

Достоевский не отзывался. Он был похож на древнего викинга, плывущего в вечность на погребальной ладье — только этой ладьей был весь раскинувшийся вокруг город.

Т. сделал к нему осторожный шаг.

— Федор Михайлович!

Лезвие прошелестело в том месте, где миг назад были ноги Т. — как и в прошлый раз, он еле успел убраться с траектории удара. Резкий взмах топора нарушал, казалось, все законы физики: было непонятно, как Достоевскому удалось перейти от полной неподвижности к такой ошеломляющей скорости.

Инерция взмаха помогла Достоевскому вскочить на ноги. Заведя топор за спину, он повернул в сторону Т. открытую ладонь и крикнул:

— Идиот!

И тут же его глаза снова как бы потеряли Т. из виду. Достоевский сделал несколько неуверенных шагов, поднял взгляд, и на его лице изобразился испуг, будто он заметил что-то тревожное в небе. Он обеими руками занес над головой топор и побежал в сторону Т.

«Ну довольно», — подумал Т.

Точно рассчитав момент, он подцепил носком лежащий на земле бушлат Достоевского и подбросил его вверх.

— Холстомер! — крикнул он.

Бушлат развернулся в воздухе и накрыл Достоевского темной волной — она задержала его лишь на миг, но за этот миг Т. успел уйти в низкую стойку. Освободившись, Достоевский обрушил на голову Т. страшный удар, от которого — это было уже ясно — невозможно было увернуться. За миг до удара Достоевский привычно зажмурил глаза, чтобы в них не попали брызги.

Вмявшись во что-то мягкое, топор качнулся и замер — однако треска черепной кости Достоевский не услышал. Открыв глаза, он недоуменно уставился на жертву.

Увиденное было так неправдоподобно, что мозг некоторое время отказывался утвердить это в качестве реальности, пытаясь проинтерпретировать дошедшие до него нервные стимулы иначе. Но это было невозможно.

Т. сжимал лезвие топора ладонями, удерживая острие всего в вершке от головы. Достоевский попытался вырвать топор, но его лезвие словно зажали в тисках.

— Коготок увяз, всей птичке пропасть! — прошептал Т.

Достоевский побледнел.

— Вы, похоже, и правда граф Т...

Пристально глядя Достоевскому в глаза, Т. повернул лезвие вбок, заставив Достоевского изогнуться, неловко искривив руки.

— Однако сложилась преглупая ситуация, — сказал Достоевский. — Я не могу вырвать топор, а вы... Вы не можете его отпустить. И ударить меня тоже не можете.

Т. изумленно поднял бровь.

— Почему?

— Как почему. Потому что это будет предательством вашего собственного идеала.

— Pardonnez-moi?

— Ну как же, — сказал Достоевский, постепенно краснея от усилия (он все пытался пересилить Т. и вырвать топор), — непротивления злу насилием.

— Ах вот вы о чем, — отозвался Т., тоже наливаясь темной кровью. — Да, немного есть. Только какое же вы зло, Федор Михайлович? Вы — заблудившееся добро!

Достоевский успел только заметить, как стопа Т. в легкомысленном стеганом шлепанце оторвалась от земли. В следующий миг сильнейший удар в самую середину бороды поднял его в воздух и отбросил в бархатную беззвучную темноту.

Когда Достоевский пришел в себя, он лежал на дне маскировочной ямы. Т. сидел напротив, устроившись на ящике от патронов, и внимательно изучал трофейный топор. Увидев, что Достоевский открыл глаза, он ткнул пальцем в лезвие и сказал:

— «Izh Navertell». На каком это языке? Never tell, что ли? Какой-то «пиджин инглиш»...

— Это русский, — ответил Достоевский, хмуро оглядываясь. — Просто написано латиницей. Ижевская работа, штучный. Модель «Иж навертел». В каталоге нет, сделали лично для меня из сплава дамасской стали с серебряной папиросницей. Специально на юбилей.

— Понятно, — сказал Т. и отложил топор в сторону.

— Как вы здесь очутились?

— Так я ведь прибыл по вашему пожеланию, Федор Михайлович, — ответил Т. чуть смущенно.

Достоевский выпучил глаза.

— По моему пожеланию? Вы изволите путать. Не поймите меня превратно, я ужасно рад и польщен, но вот чтобы я высказывал пожелание... Постойте, постойте... Конфуций?

Т. кивнул.

— Чистосердечный друг, который много знает? — вскричал Достоевский, и его лицо прояснилось. — Да-да, было. Но чтобы вы, граф, да еще собственной персоной... Не мог и мечтать. А я на вас с топором полез, каков дурень!