Табельный наган с серебряными пулями

— Ага… — задумчиво протянул Чеглок, — опыт, значит, столкновения с нечистью у тебя есть… Но в нашем деле это не пригодится. Оборотня прихлопнуть — дело нехитрое. Ты его сначала выследи, да среди людей обнаружь, да потом еще и докажи, что это именно он третьего дня в Кривоколенном переулке девчонку-школьницу порвал…

— Так, это…

Оборотня от нормального человека отличить легко: у нормального человека обычно нет волчьих клыков и шерсти, не говоря уж о хвосте и острых ушах. А оборотня в облике человека тоже можно определить, по приметам… Брови там сросшиеся или вот еще…

— Что «это»? — оборвал мои размышления Чеглок, — Оборотня найти можно, да быть оборотнем в Советской России законом не запрещено. Если ты лечишься или же себя контролируешь — так и живи на здоровье. А вот если на преступление пойдешь… Тут уж извини.

Дверь распахнулась без стука и в кабинет ввалились два человека: молодой рыжеволосый парнишка с длинным хрящеватым носом на круглом лице, удивительно похожий на упитанного лиса и мужичок в возрасте с обширной круглой лысиной, как у товарища Ленина, только лицо у мужичка было гладко бритое, да и написано на нем было, что человек этот — любитель посидеть в хорошей компании, да поболтать всласть.

— Товарищ Чеглок! — сразу же зашумел мужичок, с сильным украинским акцентом, — Опять вы на собрание опаздываете! Хорошо еще, мы сразу к вам зашли…

— Не колыхайте попусту воздух, товарищ Хороненко. Все я помню, вот, с пополнением беседую.

— Николай Балаболкин, — протянул мне руку парнишка

— Степан Кречетов, — я пожал узкую ладонь.

— Тарас Хороненко.

— Степан Кречетов.

— Так… — протянул Чеглок, — Коля… Хотя, нет. Степан, ты в партии?

— Кандидат.

— Не журись, по лету примем. Значит, сиди здесь, — Чеглок перетек к столу и, подхватив папку, спрятал ее в огромный сейф, стоявший в углу. Стукнула тяжелая железная дверь, из-за которой Чеглок извлек тонкую брошюрку.

— Вот, пока посиди здесь, почитай. Придут ко мне — говори, что скоро вернусь, придут с сообщением о преступлении…

Опять распахнулась дверь сейфа и оттуда легли на стол несколько чистых бланков.

— … все внимательно запиши. Главное — не забудь имя и адрес взять, а то…

— Иван Николевич! — возопил Коля со смешной фамилией, — да один раз такое было!

— … а то, — не обратил на его стенания никакого внимания Чеглок, — сообщение о преступлении есть, а с кем оно произошло — неизвестно. И главное: даже спросить некого.

— Иван Николаевич!

— Товарищи! — не выдержал Хороненко, — Опаздываем же!

— Степан, сиди и жди!

Троица агентов угрозыска — на мой ошарашенный взгляд, больше похожая на каких-то циркачей — скрылась, смеясь и о чем-то переговариваясь.

Я взглянул на брошюру.

«Сверхъестественное и его использование в преступной деятельности. Способы выявлении и расследования». Издательство НКВД РСФСР, 1921 год.

4

«…в июле 1919 года в Петрограде бандой Якова Сумкина по прозвищу „Неуязвимый“ был ограблен фургон, перевозивший золото в слитках общим весом три фунта, а также две с половиной тысячи царских червонцев. Во время ограбления по Сумкину охранниками фургона было сделано порядка трех десятков винтовочных и револьверных выстрелов, однако тот сумел подойти вплотную к стрелявшим и обезоружить их, после чего остальными членами банды охрана была связана и оставлена в фургоне…»

Страница на этом кончилась, я потянулся перевернуть ее.

В дверь постучали. Тихо и как-то робко.

Я откашлялся, одернул рубаху, сделал серьезное лицо:

— Войдите.

Дверь приоткрылась, совсем немного. В узенькую щелку бесшумно просочилась маленькая старушка, в черном пальто. Седые волосы скручены на макушке в пучок.

— Здравствуйте, — тихо произнесла она, комкая в руках серый пуховый платок, — Товарищ Чеглок?

— Нет. Вы к нему?

Старушка подошла к столу и несколько испуганно посмотрела на меня:

— Мне нужен товарищ Чеглок. Меня к нему направили.

Я посмотрел на нее, гадая, что же мне с ней делать. Старушка стояла и смотрела на меня.

— Присаживайтесь, — спохватился я, указывая на стул, — Вы хотите сообщить о преступлении?

— Да, — старушка села, — Мой сын женится.

— Простите?

— Это вы меня простите. Я нервничаю, поэтому непонятно объясняю. Мой сын женится и я уверена, что эта… девушка… опоила его приворотным зельем.

В этот момент я почувствовал злость.

5

Многим кажется, что приворотное зелье — это такая безобидная шутка. Мол, что страшного в том, что бедная девушка — или бедный юноша получит то, о чем мечтает: настоящую любовь того, кого любит сам? Беда даже не в том, что такие сиропные романтики даже не думают, насколько это правильно — ломать волю человека. Беда в другом.

Приворотное зелье — это колдовство. И как любое колдовство, оно питается жизненной силой людей. В данном случае — силой того, кого приворожили. Три месяца, самое большее — год, и привороженный начинает чахнуть. Ладно, если вовремя сообразить, что это — приворот и отвести к священнику (по нынешнему — пресвитеру), тот снимет. Только кто же добровольно признается: мол, люди добрые это я приворожил девчонку, от этого она чахнет, спасайте ее. Приворот — дело уголовное, никто добровольно на себя хомут одевать не станет.

У меня так до войны приятель умер… Девчонка до последнего молчала, пока уже отходить не начал, тогда прибежала в слезах… д-дура… Не успели до священника довезти, умер в дороге. Деревенька маленькая, своей церкви не было. Да и денег — тоже.

Я пододвинул к себе чистый бланк и окунул ручку в чернильницу…

В кабинет заглянул человек в кожаной кепке:

— Чеглок где? — требовательно спросил он.

— На собрании.

Человек исчез. С кончика стального пера прямо на бланк упала капля чернил и растеклась жирной кляксой.

Я тихо прошипел — те слова, что рвались с языка, позволительны в пехоте, но никак не в МУРе — и взял новый бланк:

— Рассказывайте.

6

Звали старушку Колыванова Маргарита Федоровна, до революции — мещанка, жена инженера Путиловского завода в Петрограде. Сам господин Колыванов пропал куда-то еще в семнадцатом, то ли за границу сбежал от революции, то ли пристукнул его кто-то в февральской завирухе. Остался матери только сынок, Петенька, последняя материнская надежда и отрада.