Таежная богиня

— Слышь, ты, дундук! — звонко смеясь, прокричала пилотская кабинка. — Тебе же сказали — пристегнись!

Никита, морщась от боли, торопливо пристегнулся. И вновь толчок, гораздо сильнее предыдущего. Ремень больно врезался в живот, но удержал Никиту на месте. Круглые окошки потемнели, словно наступили сумерки. Потемнело и в салоне. Никита вглядывался в сплошную серость за бортом и никак не мог понять, как они летят в такой каше, да еще за рулем баба? То есть за штурвалом, поправил он себя.

Самолет снова швырнуло, и Никите показалось, что они полетели боком, причем с приличным ускорением. Изменился и звук мотора. В момент боковых ударов он то начинал тонко и жалобно сипеть, будто ему что-то пережимали, то вдруг взрывался ревом, и тогда самолет выравнивался и летел прямо. В салоне стало еще темнее. Никита уже с трудом различал стрелки на циферблате. Странно, но летели уже более двух часов, в то время как до Салехарда час лета! А при попутном ветре еще быстрее.

И вот тут самолет затрясло всерьез, как трясут копилку, проверяя наличие в ней монет. Никита не знал, за что ухватиться. Корпус самолета хрустел и скрипел. К этим звукам и завыванию непогоды за бортом добавились человеческие голоса, рвущиеся из кабинки. Там вовсю шла то ли разборка, то ли корректировка полета. Визгливое женское сопрано легко перекрывал фальцет второго пилота, Игоря. Никита уже давно жалел, что успел добежать и оказаться в этом самолете. Он ни за что не взялся бы утверждать, что они летят прямо. А самолет продолжало швырять то в одну, то в другую сторону, то вверх, то вниз. Никита потерял чувство времени, устал группироваться, напрягать пресс, чтобы ремень не так глубоко врезался. Тем не менее все его тело было в ушибах и ссадинах, лоб и затылок были разбиты, по лицу и за шиворот бежала кровь.

Из кабины пилотов донесся дикий визг. Потом самолет стало переворачивать на спину, и вскоре Никита, как тряпичная кукла, повис на ремне. Корпус самолета содрогнулся от чудовищного удара и начал разламываться. Смялся противоположный борт, лопнула обшивка, обнажая ребра-шпангоуты, а в образовавшийся проем врезалась, разрывая корпус, острая скала! “Откуда здесь скала, мы же летели над тундрой?!..” — это было последнее, о чем успел он подумать. Произошел взрыв, разорвавший остатки самолета, бросив их в пасть бурана.

...Огромные, черные тени скользили за Никитой неотрывно. Они то приближались, и тогда он чувствовал затылком их ледяное дыхание, то отставали, давая небольшую передышку. На улицах ни души, ни одного горящего окна. Город словно вымер.

Никита знал, что если свернуть в какой-нибудь двор или проулок, его обязательно догонят и схватят, схватят везде, кроме... Едва показалась церковная ограда, он побежал быстрее. Никита уже представлял, как нырнет в узкий лаз в заборе, проберется по рассыпающейся стене на второй этаж, заскочит в черный ход и спустится вниз до овальной дверцы, за которой столярная мастерская. А там есть где спрятаться, пусть ищут...

Пробираясь по черному ходу, Никита слышал, как хрипло огрызнулся на кого-то забор, как шумно посыпалась кирпичная крошка гнилой стены, как по-стариковски заворчали остатки половиц под тяжестью шагов, как испуганно захлопали крыльями сонные голуби под потолком...

Никита просунул в щель лезвие перочинного ножа, откинул внутренний крючок, и дверь распахнулась. Судя по звукам, преследователи уже спускались с чердака колокольни.

Закрыв за собой дверь, Никита заметался в поисках надежного убежища. Его взгляд упал на новенькие, желтеющие в холодном свечении гробы...

Крышка гроба была тяжелой и липкой от смолы, он все же надвинул ее, закрылся и устало вытянулся во весь рост. Запах свежеструганой древесины приятно щекотал ноздри. Внутри было просторно и покойно. Никита облегченно вздохнул, в голову полезли иные мысли. Он стал подумывать о том, что хорошо бы утром до прихода рабочих выбраться из столярки...

От сильного удара в дверь Никита вздрогнул и припал к щели между гробом и крышкой. Однако ничего не мог разглядеть. Глухие, тяжелые шаги приближались. Никита перестал дышать. И тут же услышал, как стучит его сердце, точно большой набат.

Никита не сразу понял, что это вовсе и не сердце стучит, а стучит молоток, который забивает гвозди в крышку его гроба! Никита дернулся всем телом, уперся ногами и руками в крышку гроба и стал толкать ее от себя. Однако безуспешно. Тогда он крутанулся и попытался встать на четвереньки, чтобы выдавить крышку спиной.

Неожиданно Никита почувствовал, что гроб подняли и несут!.. Припав к щели, он опять ничего не увидел: одна чернота.

Когда сверху на крышку посыпалась земля, Никита сорвал голос и забился в истерике... Заканчивался воздух. И вот тогда наступило то безрассудное состояние, когда открываются резервы, о которых сознание и не подозревало. Доски подались. Земля, холодная, сыпучая, хлынула внутрь...

Никита, точно сладчайший сироп, втянул в себя свежий воздух и зашелся в кашле. Вернулись ощущения, ожило сознание. Радость и блаженство распирали Никиту. Счастье вновь обретенной жизни снежной лавиной рухнуло на него...

“Кстати, — оглядевшись вокруг, подумал Никита, — откуда столько снега, почему он завален им, где он?!.. Что за кошмар ему привиделся?”

За одно мгновение радость сменилась озабоченностью. Снег был глубокий и рыхлый. Задрал голову — вверху едва видимая белесая щель, из которой сыплется снег и поскуливает метель.

“Да где же я, черт побери?!”

Было понятно, что он находится в снежной яме. Яма была глубокой и длинной, похожей на тоннель. Тело было целым, руки и ноги шевелились, но боль была везде, точно от побоев.

Рядом что-то чернело. Никита протянул руку и нащупал легкий, плавно изогнутый металлический лист. “Фу, черт, это же кусок обшивки самолета!” Но повеяло таким холодом, точно он был совсем голый. А потом от лица и до кончиков пальцев обдало жаром. Торопливо нащупав ремень, он расстегнул массивный замок и отстегнулся от сиденья.

“Произошла катастрофа!” В памяти замелькали рваные картинки разваливающегося на глазах корпуса Ан-2, звук лопающегося металла, визг ветра, вопли летчиков. Вдруг сверху донесся тонкий пронзительный свист. Никита схватился за уши, потом стал тереть глаза, чувствуя, как теплый ручеек стекает по шее. Ошеломленный и оглушенный, он стоял на коленях, разглядывая запачканные кровью руки.

Ощущение было такое, что через его уши продели спицу. Эта боль не давала ни о чем думать. Но едва она затихала, как Никита опять и опять напрягался, чтобы вспомнить, почему и как он здесь оказался. Едва он начинал нащупывать оборванные концы памяти, как над ним вновь появлялся пронзительный свист. Этот свист стремительно нарастал и, накрыв его, вызывал еще большую боль.

Он снова тер глаза, потом достал платок, порвал его, скрутил половинки и заткнул ими уши. Стало немного легче. Под монотонное нытье в ушах и упругие удары в висках Никита стал выбираться из снежной ямы. Ноги то и дело запинались о детали самолета. А когда наконец он выбрался из ямы, поток сильного ветра ударил в бок и чуть было не зашвырнул его обратно. Наверху погода была бешеной. Потоки ветра, перемешанные с колючим крупянистым снегом, хлестко били его со всех сторон, впиваясь кристалликами в кожу, резали лицо. Через минуту лоб и щеки горели огнем.