Таганка: Личное дело одного театра
Шрифт:
Обстоятельно анализируя спектакль, Я. Иоффе замечает: «Разбирая так подробно эту исключительную по замыслу и воплощению постановку, я прекрасно отдаю себе отчет в своей недостаточной компетенции в вопросах театра и драматургии (не сомневаюсь, что специалисты-театроведы еще произведут, и не единожды, глубокий и всесторонний анализ этого удивительного спектакля). Если какой-нибудь маститый критик все же где-нибудь в рецензии уронит привычную фразу: „Вместе с тем следует отметить и некоторые слабые места в спектакле…“, то это больше будет свидетельством слабых мест у автора подобной рецензии. Я категорически утверждаю: В ВАШЕМ СПЕКТАКЛЕ СЛАБЫХ МЕСТ НЕТ! В отличие от простых смертных, ваш „Добрый человек“ безгрешен. В нем нет ни слабых актеров, ни слабых сцен…, ни даже слабых…
Письмо это написано 5 апреля 1964 года. После того как Я. Иоффе и его жена М. Александрова увидели спектакль, прошло несколько месяцев, но потребность рассказать о своих впечатлениях осталась.
Из ответов на вопросы анкеты к 25-летию Театра на Таганке
Ваши первые воспоминания о «Таганке»:
«25 лет назад. Студенческий спектакль „Добрый человек из Сезуана“ в училище им. Щукина. Переполненный зал, мы с моим учителем Г. Н. Бояджиевым сидим на доске, положенной в проходе на два кресла. У обоих у нас в первые же минуты спектакля возникает ощущение внезапного несомненного счастья. И последняя, 25 лет спустя, встреча с Таганкой. Тот же спектакль. То же ощущение счастья, которое испытываем мы оба, мой пятнадцатилетний внук Тимур[754] и я».
Б. И. Зингерман, театровед.
Заслуженный артист РСФСР, актер Вологодского драматического театра Л. С. Державин пишет о «Добром человеке», поставленном уже в стенах Театра на Таганке:
«Уважаемый товарищ Любимов! Семь недель назад, 9 сентября, посмотрел я Ваш спектакль „Добрый человек из Сезуана“. Пронзил он меня, по сей день празднично на душе, и нет-нет, да возвращаюсь к нему, перебираю, проглядываю ту или иную сцену. И не могу, не хочу оставаться должником перед 1964 годом, перед Вами, славным Вашим коллективом — примите глубочайшую благодарность.
Взволнован, пленен формой, мерой условности, лаконизмом, решением спектакля внешним, а более того — духом его. Ах, каким огнем начинили Вы Ваших мальчиков и девочек! Не увлечение — остервенение, бой. И каждый выкладывается, ощущение — до предела. Умные глаза, сосредоточенность, вера. Хочется верить, что это на каждом спектакле, как и великолепный контакт со зрительным залом. Победоносный спектакль — таким, собственно, и должен быть театр.
Рядовой театра, более 3-х десятков лет попирающий подмостки, земно кланяюсь Вам, Вашему коллективу за добрый заряд, которым вы одарили меня. ‹…›
С ув. Л. Державин. Вологда. 29 декабря 1964 г.»[755].
Из ответов на вопросы анкеты к 25-летию Театра на Таганке.
Ваши первые воспоминания о «Таганке»:
«Мою первую встречу с „Таганкой“ не забуду никогда. „Таганка“ тогда находилась еще не на Таганке. В ЦДЛ[756] шел спектакль „Добрый человек из Сезуана“, поставленный Юрием Любимовым с группой ребят из Щукинского училища. Будущая „Таганка“ сразу начала со своего звездного часа. Казалось, был даже не шум, а гром аплодисментов. И как молния среди этого грома, носилась по сцене Зинаида Славина».
3. С. Паперный, литератор.
Юрий Щуцкий, актер и режиссер Русского драматического театра Литвы,
отозвался на «Гамлет» Театра на Таганке стихами:Песенка зрителя
Я на сцену гляжу, прищурясь,
Ногу за ногу заложив.
А, меня веселя, балагуры
Извиваются, как ужи.
Я смеюсь: во, артист! Во, дает!
И трясется мой пышный живот.
Он заплачет, жалею как брата
И готов за него хоть в тюрьму:
Понимаю, наверно, зарплаты
Не хватает, бедняге, ему.
Порыдай, порыдай, отчаянный,
Оно, глядишь, полегчает.
Только вот, один дурачок
Не смеется, не плачет, а просто
Посмотрел на меня разок…
Сумасшедший, аж в дрожь меня бросил.
Я за ним все слежу, слежу,
Отчего, сам не знаю, дрожу.
И на вид вроде он не дюжий,
Но уж больно опасен взгляд…
Я зашел в ресторан отужинать —
Из бокала глаза глядят.
А когда я заснул, изморенный,
Он кинжал мне во сне под горло!
С той поры я в театр не хожу:
Тоже выдумали — театр!
Хорошо там, когда меня
Попечалят, повеселят…
А когда хулиганят на сцене…
Ну их! Мы то искусство не ценим.
В почте театра много благодарных, даже немного восторженных писем.
Возникает ощущение, что зритель ждал и дождался своего театра.
«Я старая москвичка, с детства любившая хороший театр, хороших артистов, — пишет зрительница, подписавшаяся „Соколова“. — Первое впечатление о театре — „Синяя птица“, „Сверчок на печи“[757], потом Чехов, Горький — в Художественном, в Малом — Островский. Шло время, и это уже становилось обычным, но тут на мое счастье встреча с творчеством Мейерхольда, Театр Революции, Камерный. Мне нравилось все, что было талантливо поставлено и интересно сыграно.
Потом длинная полоса бесцветных спектаклей, жутко бездарных и фальшивых пьес, и театр перестал притягивать к себе, как бывало.
На какой-то срок Вахтанговский, „Современник“, а потом вообще перестала тратить время, уж лучше хорошая книга.
И, как струя свежего воздуха, — Театр на Таганке. Что ни спектакль, то новое, беспокойное, о чем долго думаешь, придя домой.
„Павшие и живые“, „Жизнь Галилея“, „Антимиры“, „Пугачев“, „Час пик“ и вот теперь „Гамлет“ — это самое лучшее из всего Вами сделанного.
Ни на одном спектакле с пышной декорацией, костюмами, с так называемой эпохой, Шекспир не звучал так по-шекспировски. Внешняя мишура не заслоняет самого значительного — слова.
Все вроде условно, а вот землю копают настоящую и бессмертные слова звучат в полную силу.
Не все, правда, смотрится одинаково. Излишне затянуто представление бродячих актеров. Как-то выпадает из чего-то общего Хмельницкий. Хорош могильщик. Офелия подкупает простотой.
Ну, а о Высоцком — просто не нахожу слов, он, как обычно, не играет, а живет и горит. …следишь за его глазами, голосом, жестом и всему веришь.