Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
В селе не знали, откуда пришел этот бирюк, какая судьба забросила его сюда, — да мало ли пришлых людей повидали на своем веку крестьяне! Имени его тоже никто не знал. "Грек" — так называли его взрослые и дети. Лавка Грека — так говорили о его лавке.
Некоторые старались припомнить, сколько лет прошло с тех пор, как вырос домик у моста. Пять?.. Семь?.. Десять?.. И если здесь не было единодушия, то все сходились на одном: тогда хозяин его был еще молод, а теперь выглядел совсем стариком. Видно, большое горе сломило его. Но попробуй-ка расспросить Грека — все равно ничего не добьешься…
Первые годы Грек все ждал какого-то письма. Задолго до появления почтальона он садился в свой излюбленный уголок на балконе
Это повторялось много раз: летом, осенью, зимой… год, два, три… Почтальон уже привык не замечать немого вопроса, а Грек все еще надеялся: шла война, — письмо могло задержаться.
И вот настал долгожданный день. Почтальон торопливо шагал по дороге, раздумывая о том, как он вручит Греку письмо, как тот обрадуется… Показался мост, лавка, и письмо из чужого края, с иноземной маркой, с адресом, написанным на чужом языке, вырвалось вдруг из кожаной сумки почтальона и ослепительно заблестело в его смуглых пальцах.
— Тебе письмо, Грек!
А Грек и без слов все понял. Он стоял, вцепившись большими грубыми пальцами в дверцу балкона, и не мог сдвинуться с места. Почтальон положил перед ним письмо. Четкие буквы расплывались, и Грек ничего не мог прочесть. Наконец пересилил слабость, взял письмо, вошел в лавку, торопливо запер за собой дверь…
Почтальон с улыбкой покачал головой и пошел дальше.
…Целый месяц простояла лавка закрытой, а когда осунувшийся, обросший бородой Грек снова открыл ее, все поразились перемене. "Видно, недобрую весть принесло это письмо", — говорили в селе. Крестьянам невдомек было, что несколько лет назад Грек и не помышлял о торговле таранкой и керосином, что тогда это был сильный и ловкий человек — любимец киприотов. А в 1878 году, когда Кипром завладели англичане, о нем узнал весь Кипр — Георгиос Моратидис убил английского офицера!
"Военные власти разыскивают преступника!" — сообщали в те дни английские газеты.
Но Георгиос не был преступником — он ухаживал за своим виноградником, возделывал кукурузу и хотел только одного — чтобы родной Кипр был свободным.
Однажды жители прибрежного селения Элефтера, выведенные из терпения жестокостью англичан, напали на английский отряд. В этой-то схватке Георгиос Моратидис и убил офицера. К англичанам быстро подоспело подкрепление, село оцепили. Начались репрессии. Изменники только и ждали этого дня: помещик Никос Закопулос, имевший виды на землю Георгиоса, предал его. В ту же ночь Георгиос с несколькими товарищами бежал в горы. Ему не пришлось увидеть, как подожгли его дом, как погибла в огне жена Афина, а семилетняя дочь Урания, ушедшая за водой к роднику, при виде пламени и солдат в ужасе бросилась куда глаза глядят.
Весть о гибели жены потрясла Георгиоса. Двое суток просидел он в пещере. На третью ночь Георгиос спустился в село. Ворвавшись в помещичий дом, он выхватил из кармана два ножа и один из них бросил предателю. В честном поединке убив помещика, Георгиос пошел по соседям — узнать о судьбе дочери.
— В тот вечер Уранию видели у родника, — сказали ему соседи. — Когда загорелся дом, мы все бросились спасать несчастную Афину. Вспомнили и о девочке, стали искать ее, да так и не нашли…
Долго метался отец по побережью, но девочка словно в воду канула. Оставаться на острове Георгиос больше не мог: англичане обещали за его голову две тысячи золотых лир, а родственники помещика не только золота — жизни не пожалели бы, чтобы отомстить за Никоса.
И вот, подчинившись уговорам друзей, Георгиос покинул родину. В ушах еще долго звучали последние слова товарищей: "Прощай, Георгиос! Мы разыщем Уранию, мы сообщим тебе…"
После целого года скитаний Георгиос попал в Поти. Портовые грузчики познакомили
беглеца с надежным человеком, тоже грузчиком, Тариэлом Кардаа, который приютил Грека в своей хижине.Кардаа руководил подпольной организацией портовых рабочих. Этот худощавый на вид человек отличался богатырской силой. Умные, внимательные глаза его и низкий грудной голос сразу располагали к себе собеседника. Георгиос узнал, что Тариэл и его друзья борются в этом маленьком грузинском городке за свободу, и решил остаться с ними. Он проработал в порту месяца два и больше не смог: заходившие в порт иностранные суда напоминали ему о родине. "Эти корабли стояли на рейде у берегов Кипра, в Кирении или Фамагусте, — думал Георгиос. — Кто знает, может быть, моя Урания тоже смотрела на них и вспоминала обо мне!"
Мучительное желание вернуться на родину и сознание невозможности этого не давали ему покоя. Он не мог оставаться у моря и вновь собирался в путь. Одно время Георгиос работал на строительстве железной дороги: когда здоровье его сильно пошатнулось, на заработанные гроши с помощью Кардаа открыл лавчонку в селе Мунчия. И все ждал, ждал — не придет ли весточка о судьбе Урании?
Георгиос видел ее как живую… Вот он возвращается с поля, отворяет калитку, а Урания бежит навстречу. Он подхватывает ее сильными руками, подбрасывает высоко в воздух и осторожно опускает на землю. А Урания смеется, цепляется за его рубашку, теребит и, только он сядет, влезает к нему на спину, обвивает маленькими ручонками отцовскую шею.
— Ну, скачи, лошадка! — погоняет Урания.
И Георгиос забывает об усталости, о том, что нужно умыться, переодеться, поесть, — обо всем на свете! Он покорно исполняет волю девочки, носится галопом по всему двору. А Урания заливается смехом, дрыгает ножками, кричит… Потом, притихнув, садится к отцу на колени и просит рассказать сказку… Счастливая, уставшая от шумного веселья, она начинает дремать и засыпает на руках у отца… И вот пришло письмо, в котором говорилось, что ее нет в живых.
Единственным существом, с которым Грек любил перемолвиться словом, была соседская девочка Циру. Она изредка приходила в лавку. На ней всегда было одно и то же платье, все в заплатах. Босая, с развевающимися каштановыми кудрями, девочка подбегала к порогу лавки и, ухватившись за дверной косяк, замирала, робко подняв на Грека большие блестящие глаза. Затем, потупив взор, она начинала пристально разглядывать большой палец своей ноги. Циру чувствовала, что Грек смотрит на нее и ждет, когда она заговорит. Это еще больше смущало девочку. Но, увидев, что Георгиос улыбается, что в глазах его светится сочувствие, Циру говорила:
— Дядя, мама сказала, чтобы вы дали нам ещё полфунта соли в долг… А деньги, когда придет папа…
Выпалив все это одним духом, девочка опускала голову и еще больше краснела.
Грек вставал со своего места и отвешивал соль. В придачу Циру получала несколько конфеток в цветной обертке с кисточками да фунта три сушеной тарани. Погладив маленькую покупательницу по голове, молчаливый хозяин провожал ее до порога.
Выйдя из лавки, Циру шла робко, точно ее сковывал взгляд Грека, но, дойдя до поворота дороги, она вдруг срывалась с места и вихрем летела домой.
— До чего же она похожа на мою Уранию! — задумчиво говорил Георгиос. — И движения те же, и взгляд тот же — все, как у моей девочки…
И каждый раз он с удивлением открывал в походке Циру, в ее улыбке, голосе новые, дорогие ему черты. В отцовском сердце постепенно образ Циру сливался с образом Урании, и Грек радовался, когда девочка переступала порог его лавки.
Если Циру не приходила слишком долго — а это могло означать и отсутствие денег, и стыд ее матери за постоянно растущий долг, — Грек завязывал в платок все, что могло порадовать девочку, и поздно вечером подходил к ее дому. Позвав Циру, он отдавал ей принесенные гостинцы.