Таинственные превращения

– Мне кажется, – вставила Жильберта, – что за столько лет должно бы накопиться гораздо больше ключей и ламп. Может, они уже вам не интересны?

– Нет, это не так, но меня и эти вещи связывает маленькая тайна…

– Какая? – быстро осведомилась графиня, вся обратившись в слух.

– Я покупаю ключ или лампу только при определенных обстоятельствах: или чтобы поощрить себя, или чтобы вознаградить за что-нибудь. Лампы поощряют, ключи вознаграждают.

– Не понятно, – вскинула брови Жильберта. – Разъясните, пожалуйста.

– Для чего мне поощрения и за что награды? Легко отгадать. Каждая из этих ламп и каждый ключ соответствуют какому-нибудь труду или изысканию. Ребячество, конечно. Не говорите никому: надо мной будут смеяться.

– Ах, какая великолепная лампа! Вон та зеленая с желтой подставкой! Эталон изящества.

– Изделие итальянского мастера. Золото и бронза, – прокомментировал Морейль. – Если вам, Жильберта, она нравится, возьмите ее. Доставьте мне удовольствие подарить вам эту вещицу.

Сконфуженная девушка робко взяла лампу, подняла ее, чтобы лучше разглядеть на свету, и поспешно водрузила обратно на столик.

– Что с вами? – удивился Морейль.

Жильберта внезапно побледнела и на несколько секунд замерла, прикрыв глаза рукой, а мадам де Праз, внимательно рассмотрев лампу, авторитетно изрекла:

– Все понятно, там змея. Да-да, так и есть. Подставка изображает змею. Она из золота, да?

Жильберта изобразила жалкое подобие улыбки и прошептала:

– Простите меня, Жан. Внезапный испуг, голова закружилась.

– У девочки случаются такие реакции, с тех пор как погибла ее мать – моя несчастная сестра, – пояснила графиня. – Вы, месье Морейль, наверное, слышали…

Жан кивнул и взял руку Жильберты в свою:

– Может, воды, дорогая?

– Нет-нет, – запротестовала девушка. – Мне уже лучше. Боже, как неловко! – пролепетала она и покраснела.

– Слава богу, к вам возвращается румянец, – обрадовался Жан. – Очевидно, когда-то вы испытали глубокое потрясение.

– Да уж, – вмешалась мадам де Праз. – Ужас, который не поддается описанию. Но с тех пор прошло пять лет, и Жильберте пора бы изжить эту странность. Давайте поговорим о чем-нибудь другом, – предложила графиня. – Я не в состоянии без дрожи даже думать о той трагедии.

– Тетя, наоборот, надо все рассказать Жану, а потом больше не будем касаться этой темы. Я хочу, чтоб мой жених знал о моей маме абсолютно все. – Она уселась в кресло, взяла графиню за руку и прижалась виском к ее надушенным пальцам. – Пожалуйста, тетя, я вас умоляю.

Мадам де Праз замялась, словно боясь прошлого.

– Выполните просьбу девочки, мадам, – тихо произнес Морейль.

– Ладно, – с грустной торжественностью ответила графиня. – Как тяжело на душе! Ведь я помню все в мельчайших деталях, словно это произошло вчера.

– Случилось это в Люверси в августе. Мы приехали туда в начале июля: моя сестра Жанна, Жильберта, я и Лионель…

– …который тогда провалил экзамен на бакалавра, – ехидно вставила девушка.

– Мой зять Лаваль, несколько месяцев бывший в отъезде, известил нас, что вернется к десятому августа. Мы ждали этого события, как праздника, и хотели отправиться в Париж встречать Гюи на вокзале. Но накануне торжественного дня моя сестра вдруг слегла: еще раньше она простудилась и должным образом не лечилась, как следствие – бронхит. Когда ее муж приехал в Люверси, Жанна совсем разболелась и не могла даже встать с постели.

– Тетя, не забудьте про змей.

– Ни в коем случае. Лаваль привез из Центральной Африки всякие редкости, в том числе живность, которую собирался отдать в зоосад. Но поскольку жена хворала, он до ее выздоровления не отлучался из поместья, и штук пятнадцать змей, предназначенных для зоосада, временно содержались в усадьбе.

– Как страшно, тетя!

– У меня у самой мурашки по коже. Среди рептилий была одна черная с белыми пятнами, длиной больше трех футов. Она принадлежала к редкому виду, встречавшемуся только в глубине Африки. Лаваль гордился своей находкой. В серпентарии, куда поместили отвратительных тварей, черно-белая змея занимала отдельный отсек с прочной решеткой. Гюи Лаваль взял за привычку ежедневно навещать «раритетную» особу; бравируя своей храбростью, он распахивал дверцу отсека, брал это чудовище в руки и рассматривал острые ядовитые зубы. Зачем он так поступал, ума не приложу.

– Мы с Лионелем часто присутствовали при этом, – добавила Жильберта. – Папа приносил с собой что-то вроде большой вилки, с помощью которой обездвиживал змею. Чтобы показать нам механизм выделения яда, он надавливал на один из змеиных зубов, и мы наблюдали, как из ядовитого мешочка, похожего на нарыв, по зубу, словно по трубочке, стекает противная жидкость.

– Гюи так увлекся этими экспериментами, что однажды сломал черной змее один зуб, – подхватила мадам де Праз. – После этого он рассердился на самого себя и перестал наведываться в серпентарий.

– Господин Лаваль говорил вам, что змеиный яд действует с невероятной быстротой? – уточнил Морейль.

– Да, он сообщил, что чернокожий раб, который поймал черно-белую рептилию, поплатился за это жизнью: тварь его ужалила, – ответила Жильберта. – Папа сказал, что привез эту змею не просто так, а ради науки: ученые собирались проанализировать химический состав ее яда, как только змея поступит в их распоряжение. Но обстоятельства, на нашу беду, приняли другой оборот. Тетя, объясните Жану планировку дома.

– Да, деточка. Так вот, спальня моей сестры располагалась в нижнем этаже, но довольно высоко над землей. Рядом находился просторный будуар, смежный с комнатой Жильберты. Гюи и Лионель жили на втором этаже, а прислуга – в мансарде: там несколько помещений. Я целый день дежурила у постели бедняжки, а ночью горничная стелила мне постель в будуаре, чтобы если я вдруг понадобилась больной, то прибежала по первому зову. Но Жанна возражала против такой опеки, говорила, что мне нужно хорошенько высыпаться, поскольку я и так провожу с ней весь день, и настаивала на том, чтобы дверь из ее комнаты в будуар была закрыта. По ночам больную мучила сильная жажда, а прохладительные напитки врач ей категорически запретил, поэтому она обычно звонила нашей горничной Мари, которая спускалась на первый этаж и подавала моей сестре горячую настойку. Чтобы я не просыпалась от шагов служанки, Жанна требовала закрывать дверь между спальней и будуаром. Однако я даже сквозь сон улавливала малейший шум и каждую ночь слышала, как по галерее идет Мари и заходит к мадам Лаваль.

Вечером девятнадцатого августа температура у больной поднялась выше обычного. Вероятно, это объяснялось погодой: стояла жара, в комнате было душно, сестра жаловалась, что ей не хватает свежего воздуха. Я на некоторое время отворила в ее спальне створку окна под закрытой ставней, поскольку врач разрешил такого рода проветривание. Уходя, я велела Мари захлопнуть створку, когда она принесет настойку. Потом я вошла в будуар и застала там Жильберту в ночной сорочке.

– В ту ночь я не могла уснуть, – сказала девушка, – мне хотелось еще раз поцеловать мамочку. Никогда не забуду этого последнего поцелуя. Бедная мама! Я долго обнимала ее, словно в последний раз. Когда я вернулась в будуар, тетя уже легла. Продолжайте, дорогая.