Так называемая личная жизнь

–  Побуду. Мне ваш командир дивизии назначил здесь свидание. Он придет?

–  Сказал, что придет.
– Ковтун повернулся к Левашову: - Я вчера надеялся, что он весь первый день у нас просидит.

–  А что нам, няньки нужны? Бот уж не ожидал от тебя, - разочарованно сказал Левашов.

–  А чего ты ожидал от меня? Что я тебе врать буду? Из тумана вынырнул "юнкерс", строча из пулеметов, низко прошел над землей и, круто взяв вверх, исчез в тумане.

–  К нам подбирается, - сказал Левашов.
– Сейчас вывалит мешок дерьма!

Бомбы были мелкие, но одна из них разорвалась близко, и удар воздуха опрокинул Лопатина на дно окопа. Он приподнялся, сел и, приложив руку к вдруг заболевшему лицу, наткнулся пальцами сначала на кусок стекла от очков, а потом на что-то мягкое и мокрое.

–  По-моему, я ранен, - сказал он, боясь отнять руку от лица, чтобы не причинить себе новую боль, и одним правым глазом совсем близко видя побледневшее квадратное лицо Ковтуна.

Ковтун был человек дела.

–  Отнимите руку!
– спокойно сказал он и, сжав Лопатину запястье, с силой оторвал его руку от лица.
– Сидите смирно!

И Лопатин, скосив правый глаз, увидел, как большие пальцы Ковтуна тянутся к его лицу. Ковтун снял с него окровавленные сломанные очки и, держа их в левой руке, еще раз потянулся пальцами к лицу Лопатина и выдернул воткнувшийся в веко осколок стекла.

–  Вот тебе и посидел в полку, - горестно из-за спины Ковтуна сказал Левашов.

Теперь, когда Ковтун отпустил руку Лопатина, Лопатин снова зажал ею щеку и глаз. Он сам не знал, для чего это делает, но ему хотелось прикрыть раненое место.

–  Ранение касательное, царапина. А глаз цел, от удара болит, - сказал Ковтун.
– Фельдшера бы, а?

–  Я уже послал, - сказал Левашов.

В окоп торопливо влезла та самая Таисья, с которой Лопатин ехал на бричке. Она велела Лопатину присесть поудобней, и он, скрипнув зубами от боли, почувствовал прикосновение марли и услышал шипение перекиси водорода.

–  Ничего, ничего, товарищ майор! Сейчас, сейчас! Минутку, минуточку, говорила девушка, повторяя каждое слово по два раза и ловко и быстро накладывая временную повязку.

После бомбежки над фронтом повисла тягостная тишина.

–  Идут!
– взвинченным, не своим голосом крикнул Ковтун и скомандовал в трубку: - Давай огонь!

Над головами с железным шуршанием прошли наши снаряды, и впереди, закрыв дымом наступавшие румынские цепи, легла первая полоса разрывов.

Лопатин поднялся в окопе, силясь, насколько это удастся без очков, хоть что-то увидеть там, впереди.

–  Белкина!
– тоже, как и Ковтун, не своим, изменившимся голосом сказал Левашов.
– Проводите майора посадками до моего танка. Пусть до медсанбата довезут, и танк сразу же - обратно!

–  Я останусь здесь.
– Лопатину не хотелось никуда двигаться из этого окопа.

–  А идите вы знаете куда...
– беззлобно, но строго сказал Левашов.
– Не до вас. Не видите, что ли, - атака! Белкина выполняйте приказание! Посадите раненого и возвращайтесь.
– Он отвернулся, приложил к глазам бинокль и забыл о существовании Лопатина.

15

Пока Лопатин ехал на левашовском "танке" в медсанбат, румынские атаки шли одна за другой. Сначала Левашов, а потом Ковтун дважды поднимали в контратаку несколько десятков человек - свой полковой резерв. Во время второй контратаки Ковтуна ранило навылет в плечо, и он, из последних сил, на своих ногах, доплелся обратно до наблюдательного пункта, потный и бледный.

Левашов встретил его так, словно был лично виноват в случившемся.

–  Давайте сюда Таисью!
– кричал Левашов, усаживая Ковтуна.
– Ах, Ковтун, Ковтун, что ж это ты, а?

Ковтун, у которого во время боя слетела фуражка, рукой откидывал со лба намокшую челку и, хватая губами воздух, часто и надрывно дышал. Что ему было ответить? Бой затихал, атаки были отбиты, дело, на которое его послали, сделано. Ему несколько раз за день казалось, что его убьют, и он вспоминал о своей уехавшей в эвакуацию на Кавказ семье, большой и, судя по письмам, плохо устроенной. Вспомнил и сейчас, с облегчением подумав, что всего-навсего ранен.

Он сидел в окопе голый до пояса, и сейчас было видно, что ему уже немало лет - на голове ни одного седого волоса, а грудь вся седая.

Таисья туго бинтовала его - кругом тела, под мышкой, через плечо и слова кругом тела, но, сколько бы она ни наматывала бинтов, кровь каждый раз густо проступала сквозь них, и казалось, намотай она целые белые горы, кровь все равно проступит наружу.

Ковтуну показалось, что его не бинтуют, а заворачивают во что-то большое, белое, из-под чего он вот-вот перестанет быть виден. Он закрыл глаза и, поняв, что теряет сознание, собрался с силами и усмехнулся:

–  Хватит бинты изводить.

Он прямо взглянул в красивое, потное от усталости лицо девушки. "Красивая какая", - и бессмысленно пожалел, что не останется здесь, что его отправят в госпиталь, а там, может, и совсем увезут из Одессы, и он уже никогда не увидит этой красивой девушки, которая сейчас бинтует его.

–  Откомандовался, - сказал он и снова закрыл глаза.

Левашов, наблюдавший за перевязкой, выругался:

–  Второго командира полка мне за сутки меняют, паразиты!

–  Бой выиграли - и то хлеб, - сказал Ковтун, открыл глаза и первым увидел шедшего по окопу Ефимова.

Ефимов был такой же, как всегда. Мешковатая гимнастерка горбилась на спине, рука висела на черной косынке, а кавалерийский хлыстик пощелкивал по сапогам. Подойдя, он осторожно пожал Ковтуну левую руку и взялся за т рубку телефона.

–  Давайте двойку через двадцать третий!

Двадцать третий был штаб дивизии, двойка - штаб армии.

–  Товарищ член Военного совета, - с полминуты нетерпеливо продержав трубку около уха, сказал он.
– Говорит Ефимов.
– Он был взволнован и пренебрег условными позывными.
– Отбились. Потери большие.
– Он повернулся в сторону Ковтуна.
– Два командира полка - девяносто четвертого и девяносто пятого, - один контужен, другой ранен, но отбились! Уложили противника счету нет, сами такого еще не видели. Благодарю! Понятно. Благодарю! К восемнадцати не успею, а в девятнадцать буду. Собирайте. Хорошо. У меня тоже все... Ах, тришкин кафтан, тришкин кафтан, - вздохнул он, имея в виду не только вышедшего из строя Ковтуна, но и свой разговор с членом Военного совета. Ставка утвердила его командующим, и надо было решать, кому сдавать дивизию. Он вздохнул еще раз и сказал телефонисту, чтобы тог соединил его с командиром второго батальона Слеповым.
– А ты, Левашов, - обратился Ефимов к Левашову, пока телефонист вызывал Слепова, - пошли кого-нибудь, чтобы мою полуторку подогнали.

–  Как бы не обстреляли, - сказал Левашов.

–  Сейчас не обстреляют, - уверенно сказал Ефимов и снова нагнулся к Ковтуну: - Больно?

–  Не знаю, товарищ генерал, еще не расчухался.

–  Чем санитарки ждать, в кабину моей полуторки сядешь - и прямо до первой градской больницы. Была градская, а стала наша. Полдивизии в ней перележало. Ну, что там у вас?
– заторопил он телефониста.
– Где Слепов?

–  Докладывают - в роту пошел. Сейчас соединят.

–  Думаю вместо вас пока Слепова на полк поставить, - Ефимов, обращаясь к Ковтуну.
– Какого вы о нем?