Такая долгая жизнь
Шрифт:
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Прибыв в Москву на Ярославский вокзал, Михаил Путивцев сел в автобус и поехал на Горького, к брату своему Пантелею домой. Дверь ему открыла Анфиса.
— Миша, ты? — В растерянности она даже отступила на шаг.
Анфиса располнела. Он привык видеть ее в красивых платьях, с шестимесячной завивкой, а сейчас перед ним стояла грузная, немолодая уже женщина в ситцевом в горошек платьице, повязанная темным фартуком.
Михаил шагнул к ней, и Анфиса обхватила его за шею прохладными после стирки руками.
— Вот
— Как Ксеня-то, как Вовка? — Михаил осторожно высвободился из объятий.
— Все в порядке! Ксеня здорова, Володя тоже…
— Вовка-то вырос, наверное?..
— Вырос, конечно, вырос… Чего ж ему не вырасти… Я в Таганроге, правда, давно не была, но Ксеня в прошлом году приезжала, говорила — вырос, прямо совсем большой стал.
— Ну а как вы тут, как Пантюша?
— Да и мы ничего, слава богу… Инночка-то наша замуж вышла, скоро буду бабкой, вот какие дела… — сообщила Анфиса.
— Инна замужем? Здорово!.. Давно ли Пантелей козюлечкой ее называл?.. Кто ж муж ее?
— Тоже, как и она, — филолог. Только Инночка по французской филологии, а он по германской…
— Значит, говоришь, бабушкой скоро будешь, а Пантелей дедом? То-то я смотрю… — Михаил вовремя остановился, но Анфиса догадалась:
— Бабка тебя встречает, да?
— Ну почему же — бабка? — смутился Михаил.
— Я и сама, Миша, знаю, что бабкой стала… Были молоды, любила пофорсить, любила наряды… а теперь чего уж, скоро внук будет… Ну что ж это я стою? — опомнилась Анфиса. — Раздевайся, ты же, наверное, голодный с дороги…
— Я не голодный, Анфиса. Раздеваться не буду, оставлю только свою поклажу. — Михаил снял с плеча потертый вещевой мешок с брезентовой лямкой, осторожно поставил его в угол, с мешка капало. — Надо мне в одно учреждение сходить, я скоро вернусь, — сказал он.
— Какое еще учреждение? Завтра сходишь… Я сейчас Пантюше позвоню, он мигом прилетит…
— Пантелею пока не звони, а вот Ксене, пожалуйста, позвони. Хочу услышать ее голос.
— Ксене-то позвонить некуда. Живет она теперь не на Ленинской, а у отца, на Амвросиевской. Квартира-то твоя казенная была, теперь там другие люди живут…
— Вон оно что? А я об этом и не подумал…
— Раздевайся, кормить буду, — настаивала Анфиса.
— Нет, Анфиса, сначала схожу по делам, а вечером уже посидим все вместе.
— А ты все такой же: работа, работа. Правда, Ксеня говорила, когда приезжала: что же он — для себя жил или для семьи? Все работа, работа… Вот и получил награду…
— Ну, это она напрасно так говорила. Жил, как все. И для нее жил, и для сына, ну и, конечно, работа… А Пантелей-то твой не такой, что ли?
— Да и он такой же дурной, как и ты. Я как посмотрю, так у вас вся родня такая — Путивцы. Алешка — тот, правда, и на работе и не на работе — везде успевает…
— И про Алешку ты зря… Он веселый у нас, это верно. Но честный… Как он, кстати?
— Ничего. И мать ничего. Евгения Федоровна только померла. Ксене много горя выпало. Сначала ты… а через полгода мать померла. Да и дед что-то хворает… Вот такие дела.
— Невеселые
дела, — сказал Михаил. — Пантелей когда с работы приходит?— Когда как! Но я позвоню, он раньше придет… Ох, Пантюша тут убивался, когда с тобой беда случилась… Писал и Сталину, и Ворошилову… Он, может, тебе и не скажет этого, так я скажу… Ты что побледнел? — всполошилась Анфиса.
— Да нет, ничего… пройдет.
— А Кузьма Хоменко очень благородным человеком оказался, — торопилась Анфиса выложить все новости. — Когда Ксеня пришла на завод устраиваться, начальник отдела кадров завернул ее, сказал, что место уже занято…
— Ксеня что, работает?.. — спросил Михаил.
— Ну а как же, Миша? Жить-то надо. Сначала мы все ей помогали, когда она ездила и в Ростов и в Москву — правды добивалась, а потом что ж, жить-то надо, — повторила Анфиса. — Работает она счетоводом. Хоменко все устроил. Как узнал, что ее начальник отдела кадров завернул, приехал за Ксеней, спросил: где ты хочешь работать? И Ксеню на другой день взяли, без всяких…
— А Колесников работает?
— А кто это? — спросила Анфиса.
— Директор завода.
— Вот про директора не знаю…
— Ну ладно, я пойду. Не опоздать бы, — заторопился Михаил.
— Куда идешь-то, Пантелей спросит, что сказать?
— Скажи, пошел к Шатлыгину.
…Дежурный в военной форме подозрительно оглядел Путивцева. Вид у Михаила был неказистый: кожаная куртка, в которой он ушел из дому, как бы потускнела от времени, да и не носили теперь таких, фуражка-«кировка» тоже была не по сезону.
— Товарищ Шатлыгин вас вызывал? — спросил дежурный.
— Нет, не вызывал, но вы позвоните ему, позвоните…
— Как доложить? У вас есть какой-нибудь документ?
— Документ? Только вот это… — Михаил достал из внутреннего кармана справку об освобождении.
Дежурный медленно перечитал ее два раза, соображая, как бы отказать.
— У товарища корпусного комиссара совещание…
— А вы все равно позвоните, скажите: Михаил Путивцев просит принять его! — Михаил начинал уже злиться.
Его рассерженный тон, видно, подействовал на дежурного. Он подошел к внутреннему телефону, снял трубку и набрал номер.
— Товарищ корпусный комиссар, это говорит дежурный Семенов. Тут к вам один гражданин… пришел. — Дежурный снова покосился на Путивцева. — Я сказал, что вы заняты, а он настаивает…
— Скажите, что пришел Михаил Путивцев, — напомнил Михаил.
— Михаил Путивцев его фамилия… Что? Слушаюсь, товарищ корпусный комиссар. Давайте вашу справку, — сказал дежурный, — я вам пропуск выпишу…
На втором этаже Михаил прошел по узкому коридору, открыл высокую резную дверь и четко, по-военному, шагнул на большой цветастый ковер.
— Товарищ корпусный комиссар!..
Из глубины кабинета в военной форме с тремя ромбами в петлицах, раскрыв объятия, шел Шатлыгин.
— Вольно, вольно, Михаил Афанасьевич.
Они обнялись. Глаза у Путивцева предательски повлажнели. «Чертовы нервы!» — подумал он. Шатлыгин тоже смутился.
— Ну-ка повернись, сынку, — сказал он, чтобы дать Михаилу оправиться.