Такая долгая жизнь
Шрифт:
Максим работал в трубопрокатном цехе. Три раза в неделю вечерами ходил на курсы.
— Тяжко, поди, на заводе-то? — как-то поинтересовалась мать.
— Воздух чижолый, а так… интересно…
«Прилип уже, — подумала Анастасия Сидоровна. — Его куда ни ткни, везде прилипнет. Нет чтоб осмотреться, выбрать, как Алексей, например».
Алексей успел уже за короткое время поработать в литейном цехе, в мартеновском, в листопрокатном, но пока ему нигде не нравилось.
«До чего ж все-таки разные, будто не я их родила», — снова подумала Анастасия Сидоровна. Алексей — налитой весь энергией, соком жизненным. Так и брызжет из него. Лицо улыбчивое, чуть смугловатое — хорош, ничего не скажешь. И ростом
Как-то завела она осторожно разговор с Алексеем, чтоб выведать, но он успокоил ее:
— Та що вы, мам. Я и не тороплюсь. Это ярмо я еще успею надеть на шею.
Но слова словами, а Алексей стал возвращаться все позже и позже. Он уже не дитя. Не накажешь хворостиной, не поставишь в угол на соль. А в последнее время и ночевать стал приходить через раз.
Нет, не нравилось ей все это. Не нравилось!.. У Михаила вон какая жена — и красавица, и хозяйка… Да, Алексею она желала бы не такую жену, как Нина. Был бы Михаил здесь. С ним поговорить. Алексей его уважал, послушал бы, а так… Ну что она ему скажет? Говорила уже. Не помогло. И думы эти стали не давать спать по ночам Анастасии Сидоровне. Хотела написать письмо Михаилу, но и в молодости-то с трудом каракули выводила. Пока напишет несколько строк — вспотеет вся, а теперь, в старости, еще и видеть плохо стала. А попросить некого. Фекла сама не шибко грамотная, да и не хотелось невестке сердце раскрывать.
Максиму как-то намекнула:
— Михаилу бы отписать, как живем…
— А чего писать? День да ночь — сутки прочь… — На том разговор и окончился.
«Подожду Мишу. К празднику обещал приехать. Поговорим», — решила она и успокоилась на время. Но до праздника время не дошло.
Вьюжный день стоял. К вечеру клонилось. Раздался звонок в передней.
— Кто там?
— Это я, Нина…
— А Алексея нету…
— А я к вам…
Откинула цепочку на двери, открыла замок. Нина — в полушубке, в пуховом платке. Лицо раскраснелось на морозе.
— Заходи, коль ко мне…
А та только зашла — ив слезы.
— С Лешкой что? — сначала перепугалась Анастасия Сидоровна.
— Да нет… С ним все в порядке… Беременная я…
— Как — беременная?.. Может, ошиблась?..
— Пятый месяц уже… — сообщила Нина.
«Так… Дождались Михаила, поговорили…»
— Доигрались, значит! — почти зло сказала Анастасия Сидоровна.
— Если б не любила, разве позволила бы? — всхлипывая, пыталась объяснить Нина.
— А чего ж его не любить?! Его всякая полюбит, а не только… — Но что-то женское, жалостливое шевельнулось в ней. Остановилась она на полуслове, не договорила: «…а не только такая, как ты…»
Но Нина, видно, догадалась. Встала, пытаясь кулаком вытереть слезы, и с нескрываемой уже обидой заговорила:
— Я к вам как к матери пришла. Вы же — мать! — почти выкрикнула она. — И я буду матерью… И это будет ваш внук… А хотите вы или не хотите — все равно рожу… — Нина резко повернулась и пошла к выходу.
— Ты постой, постой! Куда ж ты? Охолонь трошки, присядь… А он-то что, Алешка? Он-то знает?
— Ничего он не знает. — И Нина снова заплакала.
— Да перестань ты реветь! Раньше надо было реветь!..
Но Нина не могла успокоиться, инстинктивно ткнулась ей в плечо. «Ведь живая. Тепла хочется, счастья», — все более смягчаясь,
думала Анастасия Сидоровна, поглаживая по голове Нину. Та прижалась к старой женщине.— Ну, буде, буде…
«А ведь родит. И что ж он будет — безотцовщиной?.. Вырастет, а она ему все и расскажет. Отец, мол, подлец, бросил… И бабка твоя ведьмой была… Правда, может, буду я уже в сырой земле лежать… Ну, а пока? Пока живу. Пока глаза глядят! Как же я на мальчонку-то гляну?»
— Ну, буде, буде! — властно приказала Анастасия Сидоровна. — На вот рушник, утрись. Утрись и иди домой… Я сама с ним поговорю.
— Ой, мама, только не это…
И сама не знала Нина, что это «мама» совсем растопит лед в сердце старой, незлобивой от природы женщины.
— Иди, тебе говорю, — почти ласково сказала она. — Я сыновей своих знаю. Не бойся… А завтра приходи…
И только ушла Нина, явился Алексей. Как бы даже не встретились они? Но нет. По нему не заметно. Анастасия Сидоровна сначала накормила сына: налила полную тарелку наваристого борща. Достала соленых помидоров, графинчик с водкой.
— Это что за праздник сегодня? — удивился Алексей.
— Замерз, поди, — ушла от ответа мать.
— Есть немного.
Когда Алексей хорошо пообедал, погрелся у печки, разомлел, Анастасия Сидоровна подступила к нему:
— Ну что, сынок, скоро, значит, внука будем нянчить.
— Какого внука, мама? Вы что?
— Сына твоего, а моего внука…
— Да бросьте вы, мама… Вечно придумаете…
— Не придумала я… Была у меня Нина, и вот тебе мой сказ: думала я о другой жене для тебя. Но раз вы ребеночка исделали, негоже ему без отца расти. А откажешься — не будет тебе моего материнского благословения во веки веков.
— Да не может этого быть, мама. Наврала Нинка…
— Не, сынок, чую, что не наврала.
— Где она сейчас?
— До дому пошла. А ты куда? Вона завтра прийдэ.
— Так то же завтра.
Алексей натянул валенки, набросил полушубок, схватил шапку и выскочил на улицу.
Анастасия Сидоровна перекрестилась:
— Господи, на все воля твоя божья.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
На Европу обрушилась необычайно холодная зима. Не только север, не только центральную часть, но и южные страны захватил мощный арктический циклон. В газетах то и дело появлялись сообщения о колоссальных снежных обвалах в Альпах, о прекращении сообщения между Парижем и Гавром, о гибели тысяч пальм в Неаполе…
Сильные, устойчивые морозы держались уже больше месяца. Балтийское море, которое обычно не замерзает, покрылось толстым слоем льда. Десятки кораблей не смогли добраться до своих гаваней и были прочно впаяны в ледяные поля. Очень много небольших рыбацких судов застряло на пути в Варнемюнде и Росток. Ледяные глыбы грозили раздавить их.
Еще в Москве Пантелей Афанасьевич прочитал в «Правде» сообщение о том, что Советское правительство выразило готовность послать на выручку немецким рыбакам ледокол «Красин».
«Красин» прославился во время спасения экипажа дирижабля «Италия», потерпевшего аварию у острова Шпицберген. Ни одно судно тогда не могло пробиться к потерпевшим, казалось, участь их решена. И если бы не «Красин», возможно, так бы оно и случилось.
Ни в Европе, ни в Америке не было ни одной сколько-нибудь влиятельной газеты, которая бы не писала о «Красине». И потому Пантелей Афанасьевич не смог скрыть своего удивления, когда узнал на станции Негорелое от таможенника, что правительство Германии отказалось от помогли и сообщило, что на выручку немецким кораблям уже идет из Киля линейный корабль «Гессен». Каждому мало-мальски грамотному человеку было ясно, что военные корабли не пригодны для борьбы с ледяной стихией.