Такая долгая жизнь
Шрифт:
— Дай протокол! — потребовал Путивцев.
В протоколе ни слова не было о «барометре».
— Так это же протокол, не стенограмма, — оправдывался Хоменко.
— Ну уж это надо было записать! — начиная злиться, сказал Путивцев. — Раз уж вы ударились там в теорию, надо было записать слово в слово. Выступление Устинова не было написано заранее?
Хоменко пожал плечами:
— По-моему, нет. Говорил он не по бумажке.
— Пригласите Устинова, — распорядился Михаил Афанасьевич.
Выступление Устинов заранее не писал. В рассказе почти дословно
Выслушав всех, Путивцев сказал:
— Ладно! Идите работайте…
«Да, история…»
Секретарь горкома позвонил Ананьину:
— Подъехать ко мне сейчас сможешь?.. Ну подъезжай. Я жду.
Ананьин не заставил себя долго ждать. Сев напротив Путивцева, снял очки — в последнее время со зрением у него стало плоховато, приходилось много читать, и в основном по ночам, — стал протирать стекла носовым платком.
— Как я и предполагал, у тебя неточная информация, — заявил Михаил. — Я только что беседовал с Митрофановым, Устиновым и Хоменко…
Ананьин перебил его:
— А что ж ты хотел, чтобы Устинов и Митрофанов признались в том, что произносили троцкистские лозунги, а Хоменко им потворствовал?
— Ты этим объясняешь поведение Хоменко? — резко спросил Путивцев, и это заставило Ананьина говорить несколько иным тоном.
— Может, не совсем так… На собрании сразу не сориентировался. Как говорят, дал маху. А потом уже, конечно, надо выгораживать себя…
— А Митрофанов?
— Митрофанов просто несознательный подголосок.
— Как у тебя все просто! — Путивцев, все больше волнуясь, встал. — «Не сориентировался»! «Подголосок»!
— Скажи тогда, почему в протоколе ничего не говорится о «барометре»? — спросил Ананьин.
Что ответить? Михаил не сразу нашелся и повторил слова Хоменко:
— Протокол — не стенограмма…
Почувствовав некоторое замешательство в словах Путивцева, Ананьин продолжал наступать:
— А может, все объясняется просто: чтоб не осталось никаких следов?.. Один коммунист, когда услышал эти троцкистские речи, встал, вышел из зала и позвонил мне!
Михаил горько усмехнулся:
— Один, значит, нашелся! В целом зале! Встал и демонстративно вышел… А почему же он не попросил слова, не поднялся на трибуну, не дал отповеди, по его мнению, троцкистским вылазкам?
— Это уже другой вопрос.
— Почему же другой? Тот самый. Кстати, я хотел бы поговорить с этим товарищем. Как его фамилия?
— Фамилии его я пока назвать тебе не могу.
— Это почему же?
— Есть на это свои причины! — веско заявил Ананьин.
— Понятно! — многозначительно сказал Михаил.
— Что тебе понятно?
— А то, что ты не доверяешь честным, испытанным коммунистам — Митрофанову, Хоменко, а веришь этому… фамилию которого стесняешься назвать.
Снова, как и несколько дней назад, к горлу подступило это проклятое удушье, Михаил подошел к окну, открыл форточку, вдохнул свежего воздуха. Резко повернулся:
— Неужели ты не можешь простить Митрофанову того, что он тогда на парткоме выступал в защиту Романова, против
тебя?!Ананьин при этих словах тоже встал. Пятна, похожие на сыпь, которые всегда выдавали его волнение, явственно проступили на щеках.
— Ты не думай, что ты святой! — тихо, но с нажимом сказал Ананьин. — Абсолютно непогрешим? Ты просто слепец и не видишь, что стоишь на краю пропасти!
— Интересно, на краю какой же это пропасти?
— Скажи, зачем тебе понадобилось принимать немцев у себя?
— Ты же знаешь, что меня не было дома… Я ничего об этом не знал.
— И все-таки факт остается фактом!
— Подожди-подожди, — заволновался Путивцев. — Но они приехали по контракту. Мне позвонил Шатлыгин…
— Кстати, о Шатлыгине. Его освободили не только за то, что он занимался назначенчеством. С ним сейчас разбираются…
— Неправда! Шатлыгин не занимался назначенчеством!
— Но тебя-то он назначил! Спишевский, который вместе с тобой был на «Буревестнике», погиб, а Шатлыгин назначил тебя…
— Уходи! — глухо проговорил Михаил. — Уходи!..
— Хорошо, я уйду, но мы еще вернемся к этому разговору.
Оставшись один, Михаил настежь распахнул окно. «Какой подлец! Он копает и под Шатлыгина! Но нет! Шатлыгина ему не достать. Его знает сам Сталин. А Митрофанов, а Хоменко?! Надо что-то срочно делать. Поехать в Москву. А что там скажешь? Какие доказательства? Разговор с глазу на глаз, в кабинете… Надо ехать в крайком. Завтра же… Нет, завтра у меня актив. Послезавтра».
Но поздно вечером домой позвонил помощник первого секретаря крайкома:
— Михаил Афанасьевич, вас приглашают на бюро крайкома к десяти утра.
— Но у меня завтра городской актив.
— Актив пусть проведет второй секретарь.
На другой день в крайкоме, в «предбаннике», как в шутку называли между собой периферийные партийные работники большую квадратную комнату ожидания, Путивцев просидел до пяти вечера. Наконец открылась дверь, и помощник первого секретаря пригласил:
— Михаил Афанасьевич, заходите!
Члены бюро крайкома сидели за длинным столом, покрытым красным сукном. Перпендикулярно к этому столу стояло три ряда небольших столиков, каждый на четыре места.
Первый секретарь крайкома Борис Николаевич Забелин, увидев Путивцева, сделал жест рукой:
— Сюда! Сюда! Поближе к нам!
И в этом «поближе к нам» Михаилу почудился некий намек. Он сел за один из передних столиков.
— Как там металлурги, поднажали? — спросил секретарь крайкома.
— Поднажали, Борис Николаевич.
— Так-так, это хорошо… — Забелин рассеянно постучал пальцами по столу. Надо было приступать к главному. — А что там у вас произошло на металлургическом?
И снова это проклятое удушье. Красный стол и лица членов бюро поплыли перед глазами Михаила.
— Вам плохо? Выпейте воды!
Незнакомый мужчина, лет сорока, бритый, похожий на Косовского, с орденом Ленина на гимнастерке, протянул Путивцеву стакан. Он сидел по правую руку от секретаря, там, где раньше было место Шатлыгина.