Такая долгая жизнь
Шрифт:
— Перед отъездом в немецкой прессе я прочел сообщение, что лорд Галифакс принял приглашение журнала «Фельд унд вальд» и 16 ноября отправляется в Берлин на охотничью выставку.
— Галифакс уже выехал. Кстати, узнайте, что думают английские журналисты об этой поездке. И еще одно. Пишите мне лично. Ну, скажем, раз в месяц. Я получаю достаточно информации из Лондона от наших сотрудников. Но вы, так сказать, свежий глаз. Договорились? — Литвинов встал. — Я приготовил письмо Майскому. Передадите лично ему. Из рук в руки. — Нарком достал из сейфа пакет и вручил его Тополькову.
Английский язык Тополькова оставлял желать лучшего. В Берлине ему крайне редко приходилось пользоваться английским. Даже со Стронгом чаще всего они говорили на немецком. Стронг все же несколько привык к варварскому произношению Тополькова, когда тот пытался объясняться на английском, и понимал его. В Англии Тополькова отказывались понимать. Англичане также не стремились к тому, чтобы Топольков понимал их. Если в Германии в первое время немцы, стараясь прийти ему на помощь, говорили медленно, чтобы он понял их, то англичане совсем не заботились об этом. Они были предупредительны к нему как к иностранцу, и когда однажды он заблудился,
Чтобы быстрее преодолеть языковой барьер, Топольков обедал не в посольской столовой, а в ресторанах и кафе. Часто он сиживал в «пабах» [28] за кружкой пива, где собеседники никуда не торопились и были терпеливее.
В Гайд-парк Топольков специально приходил, чтобы слушать ораторов, которые собирались здесь не только со всего Лондона, но и приезжали из других городов. Юрий Васильевич даже думать старался по-английски и каждый предстоящий разговор с англичанином проигрывал в уме в нескольких вариантах.
28
Паб — пивная.
Его упорство и труд были вознаграждены: примерно через месяц англичане приняли его.
В первых числах декабря Юрий Васильевич получил письмо из редакции газеты «Манчестер гардиан». Ему предложили выступить в газете с серией очерков под условным названием «Письма из Германии». Эта газета, в отличие от «Дейли геральд» и «Ньюс кроникл», занимала по отношению к Гитлеру твердую, бескомпромиссную позицию. Особенно сатирически едкими в этой газете были статьи некоего Роберта Делла. Роберт Делл не жаловал Чемберлена. В одной из последних статей политику Англии к гитлеровской Германии Делл назвал «честной игрой с гремучей змеей». Эта фраза особенно понравилась и Тополькову и полпреду Майскому. Они от души посмеялись, прочитав ее.
Майский посоветовал Тополькову не отказываться от предложения «Манчестер гардиан», и вскоре Юрий Васильевич встретился с Деллом. Делл, оказывается, хорошо знал Стронга, и они с Топольковым быстро нашли общий язык. Топольков дал согласие на публикацию очерков «Письма из Германии», оговорив при этом право выступить под псевдонимом, который редакция сохранит в тайне.
Дни у Юрия Васильевича были очень насыщенными. Спал он по четыре-пять часов в сутки. Надо было разумно использовать каждый день своего пребывания в Англии. Юрий Васильевич побывал не только в Манчестере, но и в Глазго, Ливерпуле, Дублине. Нередко он бывал в лондонских театрах. Но большую часть времени проводил на приемах, пресс-конференциях, где была возможность встретиться с видными журналистами и политиками разных направлений. Накопив интересный материал, в декабре он писал Литвинову:
«Уважаемый Максим Максимович!
С удовольствием выполняю данное Вами мне поручение: сообщаю о наиболее примечательных событиях и встречах за последнее время. 15 ноября в Букингемском дворце я присутствовал на приеме бельгийского короля. На приеме был почти весь дипломатический корпус, а также многие английские министры и члены парламента.
После банкета все собрались в Поклонном зале. Я стоял с полпредом Майским в углу, когда к нам через весь зал направился Черчилль. У меня создалось впечатление, что он сделал это демонстративно. Перед этим к Черчиллю подошел германский посол Иоахим Риббентроп и заговорил с ним. Мы стояли довольно далеко от них, и нам не было слышно, о чем они разговаривали. Риббентроп что-то говорил ему, а Черчилль, видно, отшучивался, и удачно, потому что стоявшие близко к ним после каждой его фразы хохотали. Таким образом, к Черчиллю уже было приковано внимание собравшихся. В этот момент он и пошел к нам через весь зал.
С Черчиллем мне довелось так близко встретиться в первый раз. Манера говорить у него несколько своеобразная. Говорит он медленно, как бы пережевывая слова, но внятно. Я был рад, что не только понял содержание его речи, но, как мне кажется, уловил все ее оттенки.
Вначале Черчилль в шутливой форме попросил у нас политического убежища. Он сказал, что, когда господин германский посол занимался рекламой вин, с ним можно было интересно побеседовать о винных этикетках, когда же он пытается рекламировать захудалый товар своего шефа Гитлера, говорить с ним невыразимо скучно.
Потом Черчилль сказал, что поездку Галифакса в Берлин считал проявлением трусости нынешнего правительства. Правда, он лично считает Галифакса порядочным человеком, который не должен вступить в бесчестные торги с Гитлером за счет Чехословакии или «свободы рук» на Востоке.
«Основная задача в настоящее время нам всем, стоящим на страже мира, — держаться вместе, иначе мы погибли».
Эти слова я записал сразу же после разговора, и, как мне кажется, дословно. Еще он добавил, что для дела мира и безопасности Британской империи нужна сильная Россия. Поэтому его серьезно волнует внутреннее положение в нашей стране, о котором так много пишут в последнее время английские газеты.
Полпред стал разуверять Черчилля. Он сказал: «Внутреннее положение в Советской России стало предметом особых забот некоторых западных газет с момента рождения Советской власти. Эти газеты уже много раз предрекали гибель нашей стране. Но наша страна не только живет. Ее экономический и духовный рост, можно сказать, признан всеми. Возьмите перелет Чкалова через Северный полюс в Америку. Согласитесь, что это могла сделать только страна с высокоразвитой индустрией и здоровая духовно».
«Если это так, то я рад», — сказал Черчилль.
В это время к нам подошел английский король Георг и обратился к Черчиллю. Мы с Майским несколько отступили, чтобы не мешать их беседе. Ничего интересного в ней не было: обычный набор вежливых фраз, за которыми чувствовалось высочайшее благорасположение.
Наблюдая за Черчиллем, я невольно вспомнил, Максим Максимович, ваши слова: верный и умный сторожевой пес Британской империи. Черчилль и внешне со своей короткой, толстой шеей и маленькими зоркими глазами похож на умного бульдога. Чувствуется, что и характер у него бульдожий: если вцепится, то не отпустит.
В тот же вечер у меня была еще одна примечательная встреча —
с Ллойд Джорджем. Для своих лет Ллойд Джордж выглядит совсем неплохо. Лицо довольно моложавое, и только седые волосы говорят о почтенном возрасте.Ллойд Джордж сказал мне, что он рад знакомству с автором интересных «Писем из Германии». Мое смущение он расценил по-своему и заверил меня, что за свою долгую жизнь научился хранить тайны. В конце разговора он пригласил Майского и меня на ленч в воскресенье к нему на загородную дачу.
21 ноября мы поехали туда с полпредом на посольском автомобиле.
Ллойд Джордж оказался очень остроумным и тонким собеседником. Его высказывания во многом импонировали мне. Чтобы не отрывать у Вас много драгоценного времени, приведу только некоторые из них, которые, как я полагаю, могут быть небезынтересными для Вас.
Поездку Галифакса в Берлин он не одобряет. По его мнению, дела в Европе идут все хуже. Он считает, что в ближайшее время произойдет «аншлюс» и никто этому не помешает; Муссолини слишком занят Абиссинией и Испанией, а во Франции и Англии нет решительных людей, которые бы воспротивились этому. Судьба судетских немцев тоже предрешена. А что дальше? Ясно, что Германия на этом не успокоится.
Любопытны его соображения по поводу возможных колониальных уступок третьему рейху. В Британии допускают мысль, что Германии могут быть возвращены земли в Африке: Камерун, Того, часть Анголы, Бельгийского Конго и Золотого Берега. Англичане боятся только, что это вызовет аппетит и у Муссолини, но возможен и другой вариант: эти уступки поссорят Гитлера с Муссолини.
Ллойд Джордж резко критиковал французское правительство в испанском вопросе. «Я не могу понять, — воскликнул он, — как французы могут спокойно смотреть на захват Пиренейского полуострова итало-германским фашизмом. Ведь если Франко победит, Франция будет окружена по всем сухопутным границам фашистскими диктаторами. И тогда она погибла!»
Он считает, что Францию может спасти только СССР. Не Англия, у которой очень слабая сухопутная армия, а СССР. Поэтому политика французского правительства по отношению к Франко-Советскому пакту вызывает у него не только недоумение, но и возмущение.
Что касается нашей страны, то Ллойд Джордж полагает, что СССР неуязвим. Географическое положение СССР блестяще, людские ресурсы огромны, экономическая мощь бесспорна, воздушный флот, судя по отзывам печати, вне всяких похвал.
Привожу дословно: «Будучи столь неуязвимым, я, на вашем месте, прямо бы сказал французам: довольно играть в бирюльки! Либо мы превращаем пакт в серьезный альянс, либо — до свиданья». Возможно, такая тактика заставила бы французов серьезно задуматься.
В ближайшее время Ллойд Джордж собирается ехать во Францию. Его давно приглашает испанское правительство. Если почему-либо он не сможет поехать в Испанию, он намерен послать туда сына Гвилима и дочь Меган. Оба они члены английского парламента и разделяют взгляды отца.
Вот, кажется, все, что я хотел сообщить Вам, глубокоуважаемый Максим Максимович!
Разрешите поздравить Вас с годовщиной новой Конституции.
Лондон. 5 декабря 1937 года.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Болезнь настигла Шатлыгина подобно удару. Утром, как обычно, он вышел из дому, направляясь на завод, и на улице ему стало плохо. Сначала он даже не понял, что с ним произошло.
Утреннее весеннее солнце светило прямо в глаза. Ослепляло. Беспокойный взгляд его метался, стараясь поймать в поле зрения все предметы сразу: движущиеся машины, прохожих, деревья, дома…
Усилием воли он заставил себя сосредоточиться на дороге, по которой шел. Это далось ему с трудом: взгляд то и дело косил то в одну, то в другую сторону, будто отовсюду ему грозила опасность. От этого мозговое напряжение стало физически ощутимо.
Шатлыгин пытался отвлечь себя какой-то мыслью, но с чувством, похожим на страх, обнаружил, что ни о чем думать не может. Все его умственные и физические силы полностью уходили на то, чтобы заставлять тяжелые, ставшие чужими ноги передвигаться. С каждым шагом они деревенели все сильнее, сопротивлялись командам мозга, вызывая в нем в свою очередь большое напряжение.
Шатлыгин инстинктивно осторожно сдвинулся ближе к стенке, но и это не принесло облегчения. Он остановился. «Что со мной?» Сердце? Нет! Он не чувствовал в груди никакой боли, никаких перебоев. Сердце работало нормально.
Мимо шли люди. Шли легко, как он ходил раньше. А ему было тяжело даже стоять.
«Попросить кого-нибудь помочь добраться до дома?.. Неловко, стыдно даже…»
Кто-то взял его под руку. Это оказался рабочий завода, на котором Валерий Валентинович работал главным инженером. Шатлыгин узнал его в лицо, он мучительно надеялся вспомнить, как его фамилия, — и не мог.
…На другой день утром, как только он проснулся и встал, все повторилось…
Болезнь его была странной. Врачи не находили патологических изменений в его организме и не могли поставить диагноз. Но он был болен.
Его показывали крупнейшим специалистам не только в Харькове, но и в Москве. Московский профессор допытывался, не перенес ли он в последнее время какого-нибудь сильного психического потрясения. Может быть, смерть близкого человека или еще что-нибудь в этом роде?
Нет! Никто из его родных за последнее время не умер. Несколько месяцев назад были неприятности по службе, но теперь все в порядке…
«Тогда следует предположить, что идет функциональная перестройка вашего организма. Это бывает в ваши годы… Нужен покой, покой, еще раз покой…»
Шли недели, месяцы, а Шатлыгину практически не становилось лучше. Любое физическое напряжение вызывало напряжение мозга. Читать тоже было трудно. Первая страница, как и первый шаг, давалась легко, а потом все сильнее и непреоборимее вступали в действие внутренние тормоза, как он называл.
В декабре 1937 года Шатлыгина решили отправить в санаторий, в Крым, в надежде на перемену обстановки, целебный воздух.
К этому времени даже вид белого халата раздражал Валерия Валентиновича. Он сознавал, что это раздражение ничем не обосновано: врачи делают все, что в их силах, чтобы помочь ему. А он сам? Себя он тихо презирал. Не раз он вспоминал о судьбе Поля Лафарга и его жены Лауры Маркс: если ты не можешь быть больше полезным партии — уйди из жизни. Но ведь он еще не стар. Его организм не мог так вот сразу выйти из строя. Почему не мог? А люди, умирающие на ходу, от разрыва сердца?.. Нет! Это совсем другое. Надо взять себя в руки. Он еще поборется!