Такие разные мечты
Шрифт:
– Я помню чудное мгновенье… передо мной явилась ты… как мимолетное видение… как…
В гостиной, рядом с окном, по-прежнему занавешенным, правда, уже не так плотно, как раньше, бабушка сидела в старом кресле с бархатной обивкой винного цвета, пыли в которой было больше, чем осталось самой обивки – и напевала себе тихо под нос любимые стихи.
Она знала их наизусть.
– В томленьях грусти безнадежной… в тревогах шумной суеты… звучал мне голос нежный… и снились милые черты… шли годы…
Бабушка много чего знала наизусть. И помнила она не только прошлое, и не только плохое. Например, она знала Шекспира. Если бы кто-нибудь сейчас просил ее, она бы без проблем зачитала, например, вот эти, любимые ею строки: «Отринь отца да имя измени, / А если нет, меня женою сделай… / Что значит имя? Роза пахнет розой, / Хоть розой назови ее, хоть нет…»
Бабушка
А еще бабушка помнила будущее…
День близился к вечеру. Об этом говорили потемневшие и удлинившиеся на полу тени, янтарный свет за окном, переливающийся – словно многогранный. «Как быстро летит время», – подумала бабушка и посмотрела на вытянутый вертикально кусочек голубовато-зеленого окна, виднеющийся из-за занавесок. В этом кусочке стекла, словно в поверхности озера прекрасным летним днем, она видела свое отражение. Сначала то, что соответствовало сегодняшнему дню, белое и в складках, потом другое, близкое к тому загорелому и гладкому дню в прошлом. Затем она зачем-то перевела взгляд на свои руки, ладонями вверх лежащие на ее коленях. Они были пусты. Ей стало грустно из-за того, что в них сейчас не было шляпки, которую она хотела купить тогда, но не купила из-за тех глупых женщин, которых язык не повернется назвать дамами, тем более – леди. На секунду, другую она решила, что противна сама себе. А потом, переведя взгляд обратно на отражения в окне – что любит себя. Всегда любила себя. Возможно, даже слишком сильно. Она начала думать о том, любила ли когда-то по-настоящему в жизни кого-то, кроме себя. Любила! Еще как любила! И тому оставалось множество подтверждений. Конечно, ей хотелось бы иметь сейчас – держать в своих руках, может быть? – нечто большее, чем просто некое внутреннее ощущение. А потому она решительно поднялась на ноги и прошла к комоду, прячущемуся за дверью, когда та, как сейчас, открыта внутрь гостиной. Она крепко схватилась за висящие металлические ручки верхней полки комода и осторожно потянула на себя – словно не хотела обнажать сейчас больше из своего прошлого, чем то, что внезапно решила обнажить.
Скрип.
Небольшой альбом с фотокарточками лежал сверху, прикрытый пожелтевшими от времени мятыми бумагами. Бабушка ухватилась за корешок кончиками длинных, словно паучьи лапы, пальцев и выудила альбом из комода.
– Вот же он, – проговорила она шепотом в полумраке, – на первой странице. Какой красавец! Еще молодой – как я когда-то. А ведь я шла тогда к тебе! Какой ты сейчас, интересно…
И снова подумала: «Как же быстро летит время. Только-только, кажется, мы познакомились, случилось наше первое свидание. Ты повел меня в парк, а затем – есть мороженое. Потому-то я так люблю парки и мороженое! Затем второе, третье свидания. Поцелуи и… Ой! Сколько их всего было? Сто, двести? Может, тысяча? Ближе к миллиону, полагаю. И вот, я стою здесь, старая и ненужная, глупая и несчастная. А где сейчас ты? Какой ты сейчас? Что делаешь? Думаешь ли обо мне хоть иногда, как я думаю о тебе… почти всегда! Скучаешь ли по мне, по тем дням? Хочешь ли снова увидеть, взять за руку, пройтись по дорожкам? Поцелуи. Они ведь все еще ждут нас, я уверена. В смысле, дорожки. По крайней мере, они не будут против нас, это уж я знаю точно».
«Часы, время, – подумала бабушка. – Почему я струсила тогда? Почему мы расстались?»
И на этом она остановилась.
Хватит, сказала она себе и, почувствовав странное, непривычное – новый прилив сил, как она поймет через минуту, другую, – оглядела комнату.
Движения бабушки были спокойными и четкими, она точно знала, что делает, пусть еще и не видела конечного пункта назначения всех своих новых мыслей и действий.
На самом деле мыслей почти не осталось, их было предостаточно в прошлом. Только действия теперь.
Она подошла к окну и резким движением рук раздвинула на нем занавески. Теплый свет летнего вечера влился в комнату, словно приятная жидкость в вазу из толстого хрусталя. Бабушка огляделась – дело было очень плохо. «Столько пыли, грязи, ненужного! – подумала она одновременно раздраженно и с энтузиазмом. – Предстоит куча дел! И это не учитывая дел, связанных с приведением себя в порядок. Да, но сначала…»
Она подошла и встала напротив узкой двери, ведущей на задний двор ее дома, в сад, в котором когда-то ей так нравилось возиться – словно встала лицом к врагу, смотреть на которого всю жизнь боялась. Что случилось? В дождь, в пекло, когда радостно или грустно – ей всегда доставляла удовольствие работа в саду. Особенно ей нравились кусты роз.
Но что же случилось?!
«Роза пахнет розой, / Хоть розой назови ее, хоть нет…»
– За все эти годы вы, наверное, погибли все до одной.
Бабушка задумалась. О чем точно – она бы не смогла сказать.
Но ее никто сейчас и не спрашивал. Затем вслух она произнесла следующее:
– Что-нибудь точно осталось. Должно было остаться. Пусть бутончик, путь корешок.
И она, сжав руки крепко в кулаки, вдохнув пыльного гостиного воздуха и задержав дыхание, на деревянных ногах, но с прямой спиной
подошла к двери, стоявшей запертой ни много ни мало полстолетия. Мигом отперла ее и, не задумываясь, не колеблясь, распахнула.Во имя роз и стихов.
Во имя Истины, которую чтила.
Во имя Любви, которую всегда помнила и носила в себе – чтобы там ни казалось в иные дни.
Во имя Мира и Жизни.
Во имя Себя.
Во имя Бога и него.
Во имя шляпок, черт возьми!
«Да, – рассуждала бабушка, энергично двигаясь по саду, – я была глупа в чем-то, где-то наивна и даже труслива. Да, я совершала ошибки в прошлом, а потом совершила одну очень большую ошибку, почти стоившую мне жизни. Да, я потеряла время, его уже не вернуть. Время – это условие, которое ни одному человеку, по крайней мере, ни одному известному мне человеку, одолеть пока не удалось. Возможно, потом, в будущем. Возможно даже, это будем мы с тобой. Но жизнь, она целиком в руках человека. Под защитой Небес, но в руках человека. И я могу жить ее как хочу. Никто не осудит меня, никто не покарает. Осудить могут люди и покарать могут люди – но какое мне дело до страха теперь? Какое мне дело до людей? Я простила себя. Я испугалась сильно, протряслась полвека взаперти и темноте, а теперь я обновленная. Я – словно феникс. Возможно, я и есть та самая мифическая птица из сказок. И не страшно. Значит, именно столько времени мне было нужно на все».
Порхая по саду, словно бабочка-капустница только из кокона, обновленная, помолодевшая, но все равно бабушка, она продолжала думать: «Поработать в саду, привести себя в порядок. Выпить чай с печеньем и почитать стихи. Выспаться как следует! А завтра – генеральная уборка! Да, возможно, шляпки все еще там. А если нет, то найдутся другие, новые. Возможно, он все еще где-то там, тоже обновился и ждет меня. А если нет, то – нет. Не обновился, не ждет, это ничего, не страшно. Это нормально. Все это даже хорошо. Время – вот что единственно важно. Теперь я понимаю его лучше. Возможно, я даже познала его. Я приду и расскажу тебе. Только, прошу, дождись меня».
III. ВНУЧКА
Элла пробудилась с восходом солнца. Она не имеет такой привычки, хотя и поздней пташкой ее нельзя назвать. Но что-то заставило ее сердце именно сегодня ударить в груди сильнее обычного в ранний час, и Элла распахнула глаза в чернильный полумрак, который практически тут же рассеялся вместе с царством снов, в котором девушка пребывала всего лишь мгновение назад. Замки из персиковых облаков среди розовых облаков при соприкосновении с грубой реальностью материального мира отвердели, стали серым песком, а песок осыпался на ковром застеленный пол, пока свет утра омывал помещение, в котором спала Элла, словно щетка-распылитель воды, которую она приобрела в гипермаркете «Прелесть» как раз на прошлой неделе. Занавесы всех иллюзий до одной опали, Элла поморгала, а затем поднялась с постели - нет, она вспорхнула с нее, словно на самом деле пташка - и понеслась по дому, будто молодой и радостный ураган, набирая силу.
До десяти утра Элла умудрилась прибраться во всем доме. Она подмела и вымыла полы во всех комнатах и между ними - в коридорах. А также почистила лестницу, ведущую на второй этаж, где бабушка, словно почтенная мумия, возлегала на своей постели, будто в саркофаге со сдвинутой крышкой, в окружении не перестающих поступать подношений (от Эллы и других почитателей духовного статуса и таланта старой леди), вроде графинов с мандариновым лимонадом или розовым вином, бутыльков с темными по цвету, таинственными по своему содержимому настойками и прочими народными лекарствами, выжимками из трав, бутонов и корней, призванными продлевать правление великого пророка на земле, а также вазочек с букетами, засохшими в серую пыль, по всей видимости напоминающими о некогда молодых годах и летних сезонах, обещавших не кончаться, и коробочек из дерева и металла (красивых, резных, расписных; Элле они очень нравятся, можно даже сказать, они вызывают у нее чувство благоговения к тем, кто их создал, и к эпохам, когда они находились в быту), в которых, попрятанные в бумагу и фольгу, таятся любимые бабушкины сладости. Но есть там и кислости, и горькости. У бабушки, как у всех людей прошлых поколений в глазах поколения настоящего - странные вкусы. И конечно, нужно сказать, что все эти сладости, кислости, употребляемые исключительно в умеренных дозах, не вредят здоровью и не сокращают срок пребывания на планете - возможно, даже продляют его, доставляя радость и удовольствие время от времени.
– Бабуля, тебе как всегда?
– зашла узнать Элла по поводу завтрака в перерыве между уборкой.
– Как всегда, внучка, как всегда, - прошелестела, словно сентябрьский дождь сквозь губы-ниточки, обесцвеченные и уменьшенные далекой и непостижимой для человека, жестокой, но все же мудрой, звездой старения.
И Элла, аккуратно взбив подушку под головой бабушки и поправив расшитое цветами и птицами покрывало на ее постели, вернулась к утреннему порханию по дому. Ну точно пчела, с чувством долга совершающая полеты от источника к хранилищу и обратно, поддерживающая равновесие ни одного, но нескольких миров.