Такое вот кино

— Дом, милый дом, — пробормотал Сашка с дивана.

— Есть чего поесть?

— Кухня там. — Я указала направление.

Дашка скинула с ног туфли и босиком прошлась по паркету, ступала мягко, как кошка. Остановилась перед диваном, облокотилась на спинку и на Сашку сверху взглянула, изучающе.

— Больно тебе?

— Сама попробуй, узнаешь.

Она виновато улыбнулась.

— Кто же знал, что он такой придурок? Казался милым.

— Ага. — Емельянов носом шмыгнул, глаза открыл и на сестру мою посмотрел. Та улыбнулась, ещё более виновато.

— Прости.

— Прощу, если сделаешь доброе дело.

— Какое?

— Выключи свет, у меня глаза болят.

Я Дашку опередила, и светильник над диваном выключила. И сестру решительно потеснила, наклонилась к любимому.

— Может, вызовем «скорую»? Вдруг ребро сломано?

— Не сломано. Я знаю, когда сломано.

Я осуждающе качнула головой.

— Боюсь спросить, что ещё ты хорошо знаешь. — На сестру я не смотрела, но чувствовала её взгляд, и когда она от дивана отошла, ощутила себя едва ли не победительницей. Я продолжала хлопотать над любимым, пригладила его волосы, наклонилась ниже, чтобы поцеловать, и шептала ему, что всё будет хорошо, но не могла отмахнуться от того, что присутствие сестры в этом доме мне не нравится.

Ленка из кухни выглянула и поинтересовалась:

— Салат сделать? Есть кто-нибудь хочет?

— Я хочу, — отозвался Сашка. — И выпить. У меня всё лицо болит… Даже уши.

Я глаза закатила, но говорить ничего не стала и даже помогла любимому принять сидячее положение.

За «салатом» мы просидели ещё около часа. Я скрипела зубами, но силилась улыбаться. Едва дождалась, когда Емельянов окончательно обессилит, и тогда, не слушая вялых возражений, повела его в спальню. То есть, его Николай повёл, а я шла следом и внимательно приглядывалась, за какие части тела Емельянов хватается особенно часто. Пообещала себе, что завтра настою на вызове врача. Была больше, чем уверена, что Сашка наутро подняться с постели не сможет. Гостям я разрешила занимать свободные комнаты, и мне, честно, было всё равно, кто где и с кем устроится. Помогла любимому раздеться, осторожно сняла с него чистую футболку, которую сама же на него надела минут сорок назад, Сашка немного взвыл, когда пришлось поднять правую руку, а я поморщилась, словно это была моя боль.

— О-ой, — протяжно выдохнул он, когда повалился на подушки.

— Не надо было с ними драться, — не утерпела я. — Ты один, а их вон сколько.

— Я не дрался, Тань. Это они со мной дрались.

— Убью Дашку завтра, — зловеще пообещала я. Стащила с Емельянова джинсы, носки, и накрыла его одеялом. Он лежал и признаков жизни не подавал. Я же смахнула с его заклеенного пластырем лба волосы. — Саш.

Он не ответил, только вопросительно угукнул. А я в растерянности замерла, не зная, что сказать. Эмоции переполняли, и слова в голове крутились только те, которые Емельянов вряд ли готов сейчас от меня услышать. Не в том он состоянии.

— Ничего, — пробормотала я. — Спи.

Вечер выдался очень тяжёлым, и уснула я крепким, но беспокойным сном. Усталость была неимоверная, и больше психологическая, когда я легла и закрыла глаза, меня словно каменной плитой придавило, и только гул в ушах. И пока не заснула, всё прислушивалась к Сашкиному дыханию, но он не хрипел и не задыхался, как я себя запугать пыталась. В конце концов, повернулась на бок, придвинулась к нему ближе, и положила ладонь на его руку. Обнять не решилась, боясь, что причиню боль или разбужу. И тогда уже заснула. А наутро, открыв глаза, только удивилась, отчего так плохо себя чувствую. Голова раскалывалась, во рту сушь, а из мыслей лишь одна: пить хочу. Сашка спал, повернувшись ко мне спиной и загородившись локтём от солнечного света. И поэтому я, когда с постели поднялась, первым делом шторы задёрнула. Потом прошлёпала босиком из комнаты. Зевала, спускаясь по лестнице. В гостиной увидела грязную посуду на журнальном столике, нахмурилась, прошла на кухню и достала из холодильника бутылку минеральной воды. Крышку открутила и стала пить прямо из горла. Голову повернула, привлеченная неясным шорохом, и поперхнулась, увидев Дашку. Закашлялась и головой помотала.

— Боже мой… Я и забыла, что ты тут.

— И тебе с добрым утром.

Дашка сидела за столом, в Сашкиной рубашке, в которой, по всей видимости, спала, мотала ногой и грела руки о чашку с чаем. Я осторожно перевела дыхание, пытаясь справиться с приступом недовольства, глядя на её голые ноги.

— Чего тебе не спится?

Она плечами пожала.

— Не спится. На новом месте плохо сплю, ты же знаешь.

Я еще попила, подумала, и не стала убирать бутылку обратно в холодильник, решив прихватить её в спальню.

— Как твой?

— Не знаю пока, он спит.

Дашка лениво улыбнулась.

— А он ничего, смелый.

— Дурак он. Знал бы тебя получше, не стал бы связываться.

Дашка презрительно скривилась в ответ на мои слова, но всерьёз их не приняла, судя по наплевательскому выражению лица.

— И фамилию я его вспомнила.

— А он называл тебе свою фамилию?

— На столике письма лежат.

— И ты мимо не прошла, — догадалась я.

— Да ладно тебе. Было бы странно, если бы прошла. Папа про него рассказывал, он кинотеатры у нас в городе скупает.

— Не скупает. Он их реставрирует.

— Ну да. — Она усмехнулась, хитро глянула на меня. — Я тебя поздравляю, ты молодец.

Я взяла с полки стакан.

— Сережки отдай, и можешь оставить поздравления при себе.

— Зачем они тебе? — удивилась Дашка. — Тебе Саня другие купит.

— Они бабушкины, Даша. У меня они будут в сохранности.

Она лишь отмахнулась. На стуле развернулась, вытянула ноги.

— Ты собираешься за него замуж? Тань, ты ведь понимаешь, что в такой ситуации теряться нельзя. Особенно, тебе.

— Почему это «особенно мне»? — обиделась я, хотя всё прекрасно поняла.

— Потому что. Другого шанса может не быть. Надо вести его в загс.

— Даш, не лезь в чужие дела.

— Не такие уж они и чужие. Ты мне сестра всё-таки.

Я лишь фыркнула. Всё-таки сестра!.. Высказалась.

— Я беспокоюсь за тебя, — продолжала гнуть она свою линию. — Ты так на него смотришь, словно до смерти зацеловать хочешь. Помнишь, у тебя медведь был плюшевый в детстве? Ты его всё время целовала. — Даша рассмеялась.

Я уперла руку, в которой стакан держала, в бок.

— Я помню. И помню, как ты подарила его соседскому мальчишке, а тот ему лапу оторвал.

— И зачем я спросила? Тань, ты всегда помнишь, какую-то ерунду. Помнить надо главное. И думать о главном. А не зацикливаться на мелочах.

— Не учи меня, — попросила я. — Я — старшая.

Дашка ахнула.

— Как давно я этого не слышала! Ты так любишь быть старше меня.

Я взглянула на часы и сообщила:

— Я пошла досыпать, а ты продолжай строить планы. Жаль, что они никому не пригодятся.

К моему огромному удивлению и облегчению, Сашка в это утро с постели встал и даже без чужой помощи. Правда, постонал немного, потом поругался, глядя на себя в зеркало, долго ощупывал припухшие ребра, и наотрез отказался ехать в больницу, хотя я предлагала весьма настойчиво.

— Что мне, впервой с синяками ходить? Заживут.

— Ты упрямый, — пожаловалась я. — И ты дурак.

Он криво усмехнулся.

— Знаешь, я плохо помню вчерашний вечер, но твои слова о том, что я дурак, в память просто врезались.