Такова спортивная жизнь

Она бросила на мою мать отчаянный взгляд пленницы. Это был тот же полный сумасшедшего страха взгляд, как тогда в пятницу, — взгляд загнанного в угол зверька.

— Лучше я вам прямо скажу, — торопливо сказала она. — Артур и я совсем рассорились, и я попросила его съехать.

Они смотрели друг на друга — моя мать постепенно подбиралась к тому, что хотела узнать, но не была уверена, хватит ли у нее сил примириться с этим.

— Я простил Валли… миссис Хэммонд давным-давно, мама, и она это знает.

— Простил меня! — Миссис Хэммонд даже покраснела, стараясь не дать себе воли в присутствии моих родителей. Она просто не могла поверить, что я так беззастенчиво воспользуюсь создавшимся положением. — Мне кажется, я должна сказать прямо, — решительно заявила она, — что начали вы. И нехорошо с вашей стороны так все переворачивать. Не понимаю, как вы можете!

Она начала застегивать пальто. Мы все наблюдали за ней так, словно эта операция кровно нас касалась. Моя мать глядела на нее, как глядела бы на проститутку, с которой застала бы меня в постели. Потом она сказала:

— Неужели ты так ничего и не объяснишь, Артур? Разве ты не думаешь, что пора бы твоим родителям узнать, в чем, собственно, дело? Ведь мы же всегда помогали тебе во всех твоих прежних неприятностях.

Она смотрела прямо на меня, чтобы полностью игнорировать миссис Хэммонд.

— Мы поспорили, только и всего. Ну и немножко перегнули палку. Все вполне естественно. Мы ведь не чужие и не раз уже ссорились. Как сказала Валли, виноват больше я. У меня было скверное настроение.

— Ты жил у миссис Хэммонд очень долго, Артур.

— Я знаю. Поэтому я и хочу помириться.

— Возможно, после стольких лет миссис Хэммонд считает, что ей следует найти другого жильца.

Мы выждали, чтобы посмотреть, как ее слова повлияют на ситуацию — не вызовут ли они взрыва, который захватит нас всех. Однако миссис Хэммонд сказала:

— Да, я об этом думала. Теперь я попробую сдать эту комнату женщине, а может быть, мы некоторое время поживем без чужих в доме.

— Об этом я слышу в первый раз, — сказал я ей. — Тебе же это не по средствам.

Мать резко меня перебила:

— Во всяком случае, я вижу одно: ты не имеешь права насильно навязываться миссис Хэммонд в жильцы. Если она была вынуждена просить тебя съехать, так ты не можешь требовать, чтобы она вновь пустила тебя в свой дом.

— Он этого требует, — подхватил отец, — словно он над всеми хозяин.

Оба они были готовы встать на сторону миссис Хэммонд, лишь бы она ушла.

— Это должны решать мы с миссис Хэммонд, — сказал я ему. — Сейчас я отвезу ее домой на машине, и по дороге мы все обсудим.

— Я поеду домой одна, — сказала она. — И, с вашего позволения, все уже решено.

— Домой я тебя все равно отвезу.

— Лучше пусть ваш отец вызовет такси… У меня есть деньги.

Моя мать наблюдала за нами с яростью, голодной и захлебывающейся, которая стерла с ее лица всю доброту и мягкость. Я еще никогда не видел его таким обескровленным. Бесцветным.

— Ты не смеешь так разговаривать с миссис Хэммонд! — крикнула она. — Ты говоришь с людьми, словно они твои рабы и обязаны тебе повиноваться. Ты не смеешь говорить с ней так! Отец! Иди вызови. такси и не слушай Артура!

Он надел свою железнодорожную шинель и начал продевать серебряные пуговицы в петли неуклюжими скрюченными пальцами, не глядя ни на кого из нас.

— Ты же не идешь с ней? — тихо сказала моя мать, когда я взял миссис Хэммонд под руку. Ее она видела только до локтя, которого касалась моя ладонь.

— Я отвезу ее домой. Мои вещи у меня в машине.

Тут, наконец, моя мать посмотрела на миссис Хэммонд.

— Неужели вы позволите, чтобы он… теперь? — воззвала она к ней.

— Мне все это надоело и противно, миссис Мейчин. Все противно. Он противен! Вы противны! Вы все противны! Я никого из вас не хочу больше видеть! Никогда!

Она обвела нас темным взглядом из-под бровей и вышла.

Я повернулся, чтобы пойти за ней, но моя мать, шатаясь, бросилась к двери.

— Оставь ее! — крикнула она, чуть не упав от своего стремительного рывка и цепляясь за косяк, чтобы удержаться на ногах. — Как ты можешь, Артур! — Она дрожала так сильно, что у нее подгибались колени. — Как ты можешь! Тебе нельзя туда возвращаться!

— Ах, вот что ты о ней думаешь!

— Да, и не стыжусь. Ты не можешь вернуться туда… теперь. К такой, как она!

— Скажи-ка, ты всегда о ней так думала?

— Так тебе будет лучше, Артур. Поверь, так тебе будет лучше. Я не могу себе представить, чтобы ты сделал это. Сделал что-нибудь такое!

— Мы хотим только помочь тебе, сынок, — растерянно сказал отец.

— А она как же? Ей, значит, никто не должен помогать? А что она будет делать?

— Она не годится для тебя, — предостерегающе сказала моя мать.

— Я слишком долго жил с ней, чтобы вы теперь могли меня остановить. Вы не помешаете мне уйти.

— Не годится, Артур, — стонала мать. — Она защищает своих детей… я защищаю моего сына. Ты не можешь вернуться, я же сказала тебе. Теперь уже нельзя. И она для тебя не годится. Никак.

— А я думал, что ты веришь в милосердие — что у тебя есть вера. Значит, она не в счет? Или она ничего не чувствует?

— Ты видел, что она чувствует. Как ты мог, Артур? Так пресмыкаться перед ней. Словно паршивая собачонка! Я не пущу тебя туда. Чтобы пройти через эту дверь, тебе придется меня убить.

Ее лицо обмякло. Все кости под ним исчезли. Кожа обвисла и легла складками, как сморщенная резиновая маска. Я больше ее не узнавал.

— Ты знаешь, что я жил с ней! — крикнул я. — Ты это знаешь? Жил с ней!

— Мы это знаем… мы знаем, как у вас было.

Это ее не возмущало. С этим она давно смирилась. Но теперь ей представился случай вырвать это из своей жизни и уничтожить. Я сел подальше от огня.

Она знала, как легко может добиться, чтобы я почувствовал себя виноватым. Отец медленно — всякое напрасно потраченное усилие унизительно — снял шинель, бесполезную форменную одежду.