Талант есть чудо неслучайное

Он потому так любил Землю, что в нем жило постоянное сознание возможности ее

исчезновения, если люди слишком легкомысленно и жестоко заиграются с ней.

Поэзия Неруды буквально набита усаженными им за стол завтрака справедливости

людьми. Это его отец, пропахший паровозным дымом, его нежная мачеха, его дядя, в

стакане которого, как бабочка, трепыхается молодое вино, это его любимая Матильда,

чилийские шахтеры, крестьяне, бойцы интербригады в Испании, древние инки,

несчастный разбойник Хоакин Мурьета и многие, многие другие. Поэзия Пабло

Неруды похожа па монументальную скульптурно-живописную композицию Сикейроса

«Марш человечества» с той разницей, что в гигантской мозаике лиц и характеров

Неруда умел находить для каждого лица не просто символическое решение, но и

нежные акварельные краски. Все стихи Неруды вместе — это соединение

величественного мону-ментализма с акварельной тонкостью.

Перед столом завтрака справедливости, который сразу становился судейским

столом, Неруда ставил обвиняемые им зловещие фигуры диктаторов, угнетателей и их

политических лакеев. Неруда был добрейшим хозяином для тех, кто был достоин

справедливости завтрака, но непримиримым к тем, кто хотел бы отобрать этот завтрак

у достойных его. Гнев к негодяям всегда был признаком любви к ближним. Если бы на

земле все было идеально, конечно, не задача поэта политическая борьба. Но пока

существует несправедливость, большой поэт не вправе пытаться встать над схваткой, а

обязан быть внутри нее, защищая первозданную духовную ценность человека.

Сила поэзии Неруды еще и в том, что, всю жизнь занимаясь политической борьбой,

он не ослабил этим

195

свое чувственное восприятие мира, не перешел от масла н акварели к грубоватой

плакатности. Если ему это было надо, он писал и призывные плакаты, и карикатуры, но

тут же снова брался за натюрморты, пейзажи, портреты, эпические полотна и никогда

не терял квалификации мастера.

Неруда ненавидел все, что есть смерть физическая и смерть духовная, и любил все,

что есть жизнь живая. В этом простая и мудрая двуединость философии Неруды.

Философия Неруды не ущемлена каким-либо комплексом — она гармонична,

полнокровна. Его по-фламандски сочные оды «Яблоку», «Лодке», «Скатерти» и другие,

нежные стихи о птицах Чили сочетались в нем с постоянным подсмеиванием над

странной птицей Пабло, хрустальное целомудрие сочеталось с высокой классической

эротикой, сложнейшие метафорические построения чередовались с прозрачной

фольклорной простотой, и все это вместе давало ощущение с неимоверной щедростью

накрытого стола справедливости. За этот стол были им приглашены люди, звери,

птицы, деревья, (везды, НО даже и лук, и яблоки, и устрицы, и картошка чувствовали

себя на этом столе не жертвами, а тоже почетными гостями, героями стихов.

Литературные и политические враги называли Неруду себялюбцем, упрекали его в

двуличии, в хитрости.

Да, он любил самого себя и не скрывал этого, но он любил себя только как часть

огромной семьи человечества, к которой он ощущал сыновнюю и одновременно

отцовскую принадлежность. Нет ничего стыдного в том, когда большой поэт знает

цену не только другим, но и самому себе.

Двуличие, хитрость? Да, он был хитер, но не той хитростью, которая ум дурака, а

хитростью мудреца, которая не каждого одаряет привилегией заглядывать в свою душу,

ибо взгляды многих любопытствующих недобры и завистливы.

Как в любом большом человеке, в нем не могло быть двуличия, ибо у него было не

два, а тысячи лиц. Но эти тысячи лиц вовсе не являлись масками на случай — они

были естественной многогранностью крупного характера.

Я помню его ребячливость, когда мы собирались

Евг. Евтушенко 373

13

вместе читать стихи в Сантьяго. Он с сосредоточенным видом спрашивал, как я

буду одет.

— Ага, если ты будешь без галстука, я тоже, а то я буду выглядеть бюрократом

рядом с тобой.

Помню, как он читал свои стихи и переводы моих стихов на испанский перед

тысячами людей, среди которых были Луис Корвалан и Сальвадор Альенде. Голос у

него был непропорционально тонкий для такого грузного тела, даже чуть в нос. Читал

Неруда без какой-либо аффектации, заметно нараспев, и это было бы, возможно,

некрасиво, если бы не внутренняя ритмическая сила, с которой он речитативом пел

стихи. В его чтении было что-то от мерных накатов и откатов моря, и это покоряло.

Чилийцы, когда они встречали его на улицах в его крошечной голубенькой кепочке,

никогда не застывали перед ним почтительно — они просто улыбались, как улыбаются

ребенку, и это было высшим выражением народного, подлинного почета, ничего

общего не имеющего с молитвенным идолопоклонством.

Неруда воплотил в себе все лучшие качества, которыми обязан обладать не только

любой большой поэт, но и любой настоящий гражданин человечества. Он был духовно

аристократичен и одновременно был демократом до мозга костей. Он был патриотом

Чили и патриотом борьбы за справедливость, где бы она ни происходила— у стен

Мадрида или у стен Сталинграда. Поэзия Неруды говорит о том, что невозможно быть

гражданином и не быть интернационалистом.

Если говорить о мастерстве художника, то даже если бы Неруда написал только две

строки:

... и по улицам кровь детей текла просто, как кровь детей...—

(Перевод И. Эренбурга)

это уже было бы доказательством его гениальности.

Все поэты, хотят они или не хотят, пророки. Пророчески звучат строки Неруды: