Талисман жены Лота

Она долго шарила под подушкой, прикрыв лицо косматыми бровями, потом протянула Вульфу что-то, завернутое в дряхлые кружева.

– Дома посмотришь, – зыркнула она мутным бутылочным стеклом. – Дома! Идите!

Гости начали пятиться, а старуха вовсе упала в бред. Расчесывая себе грудь до крови, она все повторяла и повторяла:

– А ведь обману я их сегодня! Они думали – придут – а у меня ничего нет! А-а! Немцы – говорит! Придут – а я им: выкуси, выкуси, выкуси! В их поганые пасти кину шекели, сожрут, не подавятся! У, уставились, овчарки!

Гости, осторожно прикрыв дверь, спускались по той же пропахшей разрухой и мочой лестнице, а старуха продолжала упиваться только что одержанной победой над чем-то ей одной ведомым:

– Пришел, – раскачивалась она, как обрывающий крепление маятник. – Пришел, принес денежки... Не зря тогда ему секретик открыла... Не зря, Зильда! Ты хоть старая, но из ума еще не выжила. Пусть они, греховодники, что хотят думают... На часики купился, думал, дешевые... Часики-то и помогли. Довели его, голубя... Ничего, еще явится... А девка-то хороша... Таких приметных любили... эти... немцы поганые...

Аглае казалось, что мелкие твари старухиного бреда ползают и ползают по ее телу. Вульф как будто хотел еще объяснить что-то, но молчал.

– Ты устала? – наконец спросил он.

– Я на работе, – сухо ответила женщина.

– На сегодня ты свободна... Хотя... Я хотел бы пригласить тебя поужинать. Если...

Аглая подняла брови. Ей вовсе не хотелось домой... Но и...

Понятно, что за такие мученья, как сегодня, – за этот чужой бред: кровати с шишечками, лазанья в штаны, какао с челюстями, – она заслужила хотя бы вкусный ужин. Скажем, запеченного на вертеле рябчика под абрикосово-фундучным соусом с миндальными россыпями риса? Или просто янтарную стерляжью ушицу? Или, на худой конец... Впрочем, есть не хотелось. Хотелось помыть руки и выпить крепкого кофе.

И, почему-то, – да, именно так! – хотелось хотя бы еще немного побыть рядом с этим мужчиной, голосом которого ей однажды – с потолка! – сказали... Весьма спорную вещь сказали, однако.

– Нет, я домой, – ответила она и – вспомнила...

Вспомнила что-то... неуловимое. Но явно бывшее в ее жизни... Это... да именно это выражение, именно так поднятую бровь, абсолютно такой же взгляд – она уже один раз видела. Точно, видела! Где?

– Хорошо, едем в ресторан, – резко изменила курс Аглая. – Нет, в маленькую кафешку, где ни людей, ни музыки.

...Вульф смотрел на Аглаю, которая беспрестанно курила и думала о чем-то своем.

Она заказала кофе, но не выпила его. Потом попросила коктейль. Затем сказала, что голодна. Он предложил ей выбрать рыбу, которая – она заявила – слишком костлявая, хотя он всегда полагал, что этот вид как раз и не имеет мелких костей.

Она попросила принести еще кофе, отодвинув чашку с остывшим.

– О чем ты думаешь? – спросил он, накрыв ее руку своей.

Она вскинула глаза, и, сверкая яркими точечками опрокинутых внутрь вопросов, долго смотрела на него. Наконец, спросила.

– Что ты хочешь от меня? – раздельно произнося каждое слово, спросила она.

– Я? – переспросил он.

– Ты! – грубо ответила Аглая.

– С чего ты взяла? – попытался удивиться он.

– Я? – возмутилась Аглая. – С чего я взяла? С потолка!

Вульф растерянно улыбнулся.

– Так, я слушаю, – торопила она собеседника.

– Аглая, я не понял твоего вопроса, – ответил он. – У дядюшки есть...

– Я спросила, что – ты! – хочешь – от меня? Непонятно?

– Нет, – мягко мотнул головой Вульф.

– Нет? – переспросила Аглая. – А мне – понятно.

– Что тебе понятно? – переспросил он.

Аглая блефовала, но видела, что и сидящий напротив в раскованной позе человек – тоже... Тоже блефует. Вот только почему? Что ему от нее надо? Откуда она его знает?

Она спросила наугад:

– У твоего дядюшки есть ковровый магазин в Иерусалиме?

– У него много всяких магазинов. Наверное, есть и ковровые, – спокойно ответил тот, про себя вспомнив недобрым словом приемного дядюшкиного сына Давида, которому доверили незаметно задержать Аглаю на два часа – всего на два часа! – чтоб Старик сам – своими глазами! – мог удостовериться в идентичности талисмана, висящего на шее этой симпатичной русской, тому, другому, что был когда-то символом и залогом процветания рода. Талисману, с потерей которого начали возводиться один за другим сырые семейные склепы.

– Мне не нравится это место, – сказала Аглая.

– Мы можем пойти в хороший ресторан, – предложил ей Вульф.

– Да, пожалуй, я действительно голодна.

По сверкающему вечернему Тель-Авиву, вдоль машущих рекламными щитами улиц они ехали в сторону моря.

...Аглая указала на столик в центре зала и, не читая меню, заказала парочку самых дорогих блюд.

Время двигалось как-то зигзагообразно, словно убегало от гончих собак.

Ей казалось, что она слушает Вульфа, но он практически ничего не говорил. Она что-то рассказывала сама, но, хоть убей, не помнила, что.

В ресторане начали появляться люди.

«Свои», – узнала Аглая по одежде, выбору спиртного и манере чокаться.

Все туже затягивались петли бегущего времени. Все отчаяннее пыталась Аглая связать хоть что-нибудь воедино. Голос, Содом и Гоморру, женщину, на медово-липкой коже которой висел ее талисман... Она искала в глазах сидящего напротив мужчины хоть какой-нибудь ответ.

Но там были только отблески огней, сияющих в потолочных люстрах, очень похожие на зевы костров.

И – жажда прикоснуться к ее внезапно потрескавшимся губам. Это Аглая видела хорошо: в таких вещах она не ошибалась. Она только не могла понять, в какой момент все так сильно перевернулось в их отношениях. Там, в Кейсарии, ничего подобного не было. Не только с ним, с ней – тоже. Не в берлоге же полоумной старухи произошла эта незримая метаморфоза...

Она вышла в холл. Там курил дорогую сигару большой золотой телец из-за столика напротив. Он оценивающе рассматривал ее в отражении стенного зеркала, перед которым она вертелась, выискивая собственные дефекты. Медленно и раскачисто подошел, хлопнул рукой по плечу, сказал по-русски:

– Чего ты с этим жмуриком скучаешь? Двигай к нам за столик, повеселимся.

– Ты думаешь, мне с тобой будет приятнее? – заинтересованно спросила она, рассматривая пуговицу на его еле сходящемся пиджаке.

– Понятно, – самодовольно ответил поросеночек (так его при ближайшем рассмотрении увидела Аглая).

– А я – не знаю, – развела Аглая руками и упорхнула.

Оркестр выскрипывал танго. Аглая ковырялась вилкой в огромной тарелке салата с пышными листьями хасы и какими-то древесными палочками. Она не пила – голова и без того кружилась, и внутренний стержень, который обычно был жестко зафиксирован и делал только вращательные движения, пусть и лихорадочно-быстрые, начал клониться тонким веретенным концом в напротив горящие глаза.