Там, где мы служили
Шрифт:
— Кто? — тихо спросил Мальвони.
О'Салливан прошел мимо него, зацепив плечом, лицо веселого ирландца было окаменевшим, как лицо статуи. Его ребята тоже проходили мимо, глядя себе под ноги.
— Вольф, — ответил Фишер, снимая шлем.
Иоганн медленно подошел к носилкам, откинул край пленки.
— Ясно…
Джек увидел, что трофейные халаты, из которых были собраны носилки, внизу подтекли: сгустки крови уже застывшие — по всей длине.
— Мина, — сказал за спиной Джека Андрей. — Ах дурачок, дурачина, дурачила…
— Докладывайте, Херст. — Фишер знаком показал, чтобы опустили носилки.
— Разведаны и размечены на кроках несколько проходов в обороне. Взят в плен «берет»… белый, сука. Бумаги его у нас.
— У нас тоже двое пленных… — Лейтенант приподнял угол рта. — Вольф погиб из-за них, а они, выходит, и не нужны… — Он чуть повернулся, черканул рукой по воздуху.
Это движение весьма обрадовало ребят.
— Можно возвращаться. — Фишер посмотрел на верхушки деревьев. — Домой, больше нам тут делать нечего…
Через холмы снова шли колонной с охранением на флангах и впереди, в голове строя. Джеку хорошо это запомнилось: цепочки фигур среди серого пространства с редкими зелеными пятнами, несколько неподвижных, вглядывающихся в обе стороны дозорных, и тучи, через которые расплывчато просвечивало солнце. Слышно было, как напевает Андрей.
Этой ночью снова будет дождь… Свет ракеты разорвет густую полночь, И сирены вой, как острый нож, Снова позовет меня на помощь… Я ногами в землю врос. (Это мне потом приснится!) Эти дальние холмы — Мира нашего граница! Буду долго вспоминать Продуваемые ветром, Не дающие мне спать Сорок восемь километров… [60]60
Слегка переделанная «Маканчинская пограничная». Автор книги много раз ее пел, но не знает, кому принадлежат стихи.
Вышли к границе холмов на вторые сутки, уже в темноте. Странно, но за взводом не были высланы БМП, хотя предупредили! Джек, настроившийся уже доехать до лагеря, мысленно взбесился, как только может взбеситься усталый солдат, которого вынудили снова что-то делать. Фишер шел и хладнокровно чертыхался… но потом словно споткнулся:
— Что это?!
Над лагерем метнулись, сталкиваясь, лучи прожекторов — и дальше, дальше, по всей линии влево и вправо и в тыл. Лучи плясали безумный танец, кто-то менял цветные фильтры, выписывал в небе вензеля. Потом вслед за лучами в небо вонзились сотни трассерных очередей — стреляли длинными, и треск автоматической пальбы несся по округе.
— Если это нас встречают, это, право, слишком… — тихо пробормотал Дик.
— Может, нам тоже пострелять? — предложил кто-то.
— Отставить! — рявкнул Фишер, удивленный и рассерженный. — Мазл! У них там что, скапази у всех?!
— Э, а сегодня у нас не Ватерлоо? [61] — спросил Джимми Кин из первого. Фишер мельком глянул на часы:
— Да нет, неделя еще… А на думми вик [62] так не бесятся…
Почти бегом — откуда и силы взялись! — подгоняя бандита, уже сутки шедшего своими ногами, взвод заторопился к внезапно сошедшему с ума лагерю.
61
Ватерлоо, Ватерлоо Дэй — день выплаты жалованья (англ. армейский жаргон).
62
Неделя перед выплатой жалованья (англ. армейский жаргон).
— Похоже на новое возвращение Солнца, — на бегу поделился впечатлениями Андрей.
Джек кивнул — он знал, как выглядел этот день, даже хронику видел.
Картина лагеря между тем поражала своей фееричностью, и чем ближе они подходили, тем ясней слышались шум, крики, песни — короче, картина сумасшедшего, безоглядного веселья.
Недоумение усилилось, когда их окликнули у прохода через передовую:
— Стой, кто идет?!
— София! — отозвался Фишер.
— Саутгемптон! — навстречу шагнул парень из стрелковой роты. Он улыбался так, словно увидел своих оживших предков, и улыбка выглядела до такой степени дебильно, что Фишер резко спросил:
— Вы пьяны, рядовой?!
— Товарищ лейтенант! — Глаза часового в самом деле были какие-то… с чеканутинкой. — Товарищ! Лейтенант! Сегодня трезвых нет, даже кто трезвый! Сегодня пьяны даже те, кто не пил!
— Что
это… — начал Фишер, мельком оглянувшись на своих изумленных солдат.Часовой перебил его:
— Да вы послушайте, товарищ лейтенант! Сейчас повторять будут! Вот!
Что-то громко щелкнуло вдали, и через могучие усилители раздалось, заглушая шум:
— …Взяли столицу Империи Картелей [63] войска Англосаксонской Империи! — Все узнали голос диктора русской «Орбиты». Странным было то, как он звучал. Отлично поставленный, совершенно безэмоциональный, сочный голос сейчас звенел, из него буквально рвалась, как у мальчишки на первом свидании, радость. Это было не вполне понятно, конечно, что англосаксы наконец-то добили Империю Картелей, это хорошо, вокруг захлопали друг друга по плечам и ладоням. Но… И тут диктор заговорил снова, и каждое его слово было будто гром, в речи слышалась гордая торжественность: — Сегодня… 24 июня… войска Русской и Англосаксонской Империй и конфедеративные отряды… начали массированное наступление… на азиатских фронтах!.. В 12.00 по Гринвичу… войсками свободного мира был взят… последний оплот азиатских фанатиков-людоедов, их столица, город Шамбала! Организованное сопротивление… сломлено! Войска Империй выходят к Индийскому Океану! Отныне… боевые действия широкого масштаба… закончены! Банды бегут в Южной Америке и Азии… на многострадальном африканском Юге… на землях древней Арейи… и побережье Ливийского залива! Брошены сотни единиц техники… запасы снаряжения! Пленных… не будет! Друзья! Это ПОБЕДА! Реконкиста… вступает… в завершающую фазу!
63
Бандитское «государство» в Южной Америке.
И в тот же миг в наступившей в эфире тишине над лагерем загремели гневные голоса, похожие на голоса древних богов Европы, обращающихся к своим отважным потомкам:
Пламя гнева горит в груди! В бой, арийцы, заря впереди! Бей проклятых врагов! Смерть за смерть, кровь за кровь! Пламя гнева, в поход нас веди!Это был марш «Пламя гнева», впервые прозвучавший много лет назад, когда «Империи» человечества были по большей части лишь мечтами двух небольших групп полных веры и отваги полуголодных и озлобленных людей. Говорят, марш представлял собой переделанную кем-то песню старых времен. Но не все ли было равно?
В те годы, когда еще ничего не было ясно. Когда Земля еще полыхала и корчилась в судорогах под ветреными снежными тучами. Когда враг был многолик и вездесущ и говорил нередко на одном с тобой языке.
Этого врага вела не жестокая, но понятная жажда власти и самоутверждения, не презренная, но тоже объяснимая мечта о богатстве. Нет, лишь тупая, всеразрушающая злоба, ненависть ко всему человеческому двигала им тогда. Враг этот нес не рабство, не смерть отдельным людям — он готов был добить Землю и умереть сам в пепле чужих надежд и мечтаний. Вечное забвение всего, бездна без возврата — вот что нес враг. Ядерные вихри, сжегшие прежнюю цивилизацию, казалось, выжгли и то человеческое, что еще оставалось в людях. И казалось, что еще какие-то годы — и последний человек пойдет в пищу последнему зверю, похожему на человека… а потом погибнет и тот, и Земля полетит дальше через космос — мертвый шар в космах туч, мир, в котором умерла не только красота, но уже даже ужаса нет, потому что ужас знают лишь люди…
Все было учтено силами, которые двигали врагом.
Кроме двух событий.
Всего двух.
На набережной вымершего и выжженного Владивостока оставшийся человеком человек по имени Николай отобрал у банды людоедов одичалого ребенка, потерявшего от ужаса речь.
На корабле, который напропалую несло к берегам Канады, молодой офицер SAS по имени Эдмунд убил троих скотов, решивших, что настало их время.
И эти два человека не захотели, чтобы ужас взял верх над миром…
…И теперь люди победили. Они твердо знали, что победили. И твердо знали: все, что бы ни затеял сейчас враг, есть просто дикий предсмертный вопль, бешеные трепыхания упыря, пробитого осиновым колом…
Джек застыл, как громом пораженный. Он видел, что Андрей плачет. А потом Дик с серьезным, торжественным лицом поднял автомат стволом в небо, снимая его с предохранителя, и веером выпустил вверх весь магазин.
Глава 3
ТЫ У МЕНЯ ОДНА…