Там избы ждут на курьих ножках...

— Так это ты людей убиваешь?! — задохнулась Манька от возмущения.

— Можно сказать и так… А кто человеку мешает рассмотреть мою нечисть, да обойти ее?! — он строго взглянул на нее. — Устами человек у знания стоит, а смотрит по сторонам и не уразумеет. Вот ты, много ли знаешь? И разве это знание?

— А что ж ты «брысь!» своему творению не скажешь? — мрачно потребовала Манька, зализывая язву на руке.

— Сказать-то могу, да не по правилам это, — изрек Дьявол назидательно. Он взял посох из ее руки помешал угли в костре, всем своим видом показывая, что как бы здесь, но недоволен. Он был не то, чтобы холоден, безразличен, и смотрел вроде на нее, но как бы сквозь нее. — Придумала ты себе, будто я с тобой счастливый. Но никакая ты не звезда, я любопытный, — напомнил он. — Это я готовил доказать, что не можешь головой достать до Помазанницы, потому как вампир она еще тот!

Манька пошевелила скулой, разжимая челюсть, физически ощутив, как скользнули по подбородку два клыка, придавившие нижнюю губу. «И тут вампир!» — подумала она, обозначая на своем лице похожие признаки. «Господи, ну не я же!» — подавлено обругала она сама себя. И не успела подумать, как почувствовала, маска слетела — лицо сразу стало правильным. Но теперь глаз начал нервно подергиваться. Все правильно, Бог Нечисти никогда не захочет ее пожалеть… Ему ли, Богу Нечисти, помогать ей?!

Дьявол смягчился и поторопился успокоить, заметив, что на Манькином лице нет ни кровинки.

— Не плотью она вампир, а своей сущностью, плотью обыкновенный людоед, — он как-то мягко поддержал ее. — Любитель попить-поесть человеческой кровушки и мясца…

Манька смотрела на него с прищуром и о чем-то напряженно думала.

Наверное, о том, что встреча ждет ее не с Идеальной Женщиной, а с человеком потусторонним. Теперь и сама она ощутила, что голова у нее посажена криво. Одна часть обличала ее, вторая обеляла Благодетельницу — а сознание висело где-то посередине и не хотело принять ни одну сторону. При слове «людоед» ей стало дурно. Вампир — еще куда ни шло, кровь у народа пили и будут пить, но людоед…

Обличили бы…

А с другой стороны, кто мешал помещику усаживать своих крепостных рабов на кол? Никто не возмущался! И сейчас особо не расстраиваются, наоборот, хвалят Царей-батюшек, объявляя одного за другим святыми великомучениками, и жалеют, что не всеми закусил. Родственничков всем миром встречают, поклоны и молебны бьют: «Мы ваши! Мы ваши!» А народу как жилось плохо, так и теперь несладко, но почему-то каждый считает, что вокруг лишь Благодетели — и надежда, что жизнь обязательно вот-вот наладится, и станет, как у Благодетелей.

Не налаживалась… Не у всех…

Богатая и удачная жизнь единиц, которая была для всех примером, всегда была у всех на глазах, а спроси человека, как сосед его, даже имя не вспомнит. И не заплачет, когда соседа вынесут вперед ногами, но заплачет и заплатит, когда именитый Благодетель. Мало кто доживал до сорока пяти. Жили в кредит и в долг. Тот же кузнец господин Упыреев — сколько бы ни хватали за руку, на следующий день опять чист. А попробуй-ка заступить на его место! Палец господину кузнецу Упырееву в рот не клади.

А куда люди деваются, по сто тысяч в год? И ни костей, ни свидетелей, никто не бьет тревогу…

Боже, мир-то какой поганый!

— Спасибо, что предупредил! — Манька помрачнела и до крови прикусила губу. — А что же только теперь-то рассказал? Мне, значит, уготовано терпеть да обиду копить? Перед вампиром? Перед нелюдью? И за что она на меня так обозлилась?

— Я говорил! — напомнил Дьявол. — Но кому бы в голову пришло, что человек, который сообразил одеться в железо, не додумался до остального? — заметив, что Манька рукавичкой трет глаза, добавил торопливо: — Она не только тебя невзлюбила, она вообще любовью не загружена. Но другие не бунтуют! Тебя-то она, может, как раз и любит, по своему, по-вампирски… А то с чего бы уделять тебе столько внимания?

— Но почему ее называют Идеальным Человеком? Не человек же! — обиженно возмутилась Манька, обтерев тарелку и ложку снегом и засовывая в котомку. Есть расхотелось. Кусок мяса так и остался нетронутым. Она завернула его в целлофан, уложив сверху. Рюкзак убрала в шалаш.

— Ну, возможно и человек. Плоть-то человеческая! Не совсем, но видимость такая есть.

Дьявол допил остаток бульона прямо из котелка, наполнил снегом, повесил над костром. Второй котелок, с углями, поставил в шалаш у входа.

— Вот и посмотрю, если такая же! — угрюмо и решительно произнесла Манька, подавлено глядя в огонь. — Чем моя-то хуже?!

В голосе ее было столько отчаяния и решимости, что Дьявол не выдержал и присел рядом на бревно, положив руку на плечо.

— Да ничем! Но ей радио доступно, а тебе нет, — сказал он, взглянув на нее строго. — По закону Бытия, я всегда доставляю удовольствие не Манькам, даже если нечисть режет людей. Жизнь у Помазанников такая короткая, ты и не представляешь! И не надо давить на жалость!

— А моя длиннее? — ядовито прошипела Манька, сбрасывая руку с плеча.

— Нет, — он блаженно вытянулся, подставляя ноги к огню. — Но ваш Бог ни людьми, ни нечистью не интересуется. Он у вас Благодетель, а у Него еще Благодетель, которому самому бы на плаву удержаться. Попробуй в письменном виде изложить требования, передай Господину, и может быть, Он передаст их Папе… Только я не понимаю, с какой радости Папа в ответ письма начнет слать?! Это имущество Сынка!

— Я тебя Богом считала! — горько ответила Манька и отвернулась, чтобы Дьявол понял, что она не хочет его видеть.

— А твоим Богом я стану разве что после смерти! И то, если поднимаешь Благодетельницу и сбросишь в Бездну. Раньше — это вряд ли, — ответил Дьявол, покачав предосудительно головой и улыбнувшись про себя. — Мне, конечно, лестно, но многие твои Боги сильнее моего слова, и держат крепко, утвердившись в твоей земле. Та же Благодетельница! Ты ведь думаешь, что только она одна бы могла решить твою судьбу?

— А разве нет? Все ей дается! — горько ответила Манька, припоминая, как много и часто радио в раз меняло ее жизнь. И никакие призывы не помогали образумить человека. Радиоведущая не засыхала и не отпадала, как сухая короста, а гноилась и язвила глубоко. И, наверное, была частью железа, которое ковал кузнец господин Упыреев. Оно вдруг становилось черным, тяжелым, и прямо из каравая на нее смотрели не совсем глаза, но что-то такое, как бывает, когда ловишь на себе взгляд. И сразу становилось не по себе.

Дьявол промолчал, неопределенно покачав головой.

— У каждой правды есть две стороны: на одну смотреть больно, на вторую приятно. Кому захочется смотреть, где больно? Ты счастливее ее, но ты не знаешь. И завидуешь, как завидует она, когда знает. Бессмертная, потому что души нет, смерть — единственное, что ждет ее. Дается много, потому что это все, что может иметь. А у тебя есть выбор. Небольшой, но есть. Ей хотелось бы иметь и то, что уже имеет, и твой выбор — вот тогда она была бы счастливая. И ты, если бы имела то, что имеет она, и свой выбор — тоже была бы счастливая.