Там избы ждут на курьих ножках...

Мои слова — Закон, а Закон гласит: «Проклят человек, который надеется на человека и плоть делает своею опорою. Он будет как вереск в пустыне и не увидит, когда придет доброе, и поселится в местах знойных в степи, на земле бесплодной, необитаемой» Слово Сына Человеческого — плоть, а Сам Он — Человек. В человеке селится эта плоть, и Человек правит человеком.

Никто не ропщет против Идеала, который стал сетью, уготовляя человеку погибель. Обижаются не на Идеал, с которого Благодетели пример берут, а на тех, кто уподобился Сыну Человеческому, и пьет кровь, как учил Спаситель, погоняя стадо жезлом железным. Но если пастух, которого человек себе пожелал, по хребтине его охаживает, тут уж… сам Бог велел!

И ты, когда говоришь: «это хорошо… они не такие…» — ждешь, что они будут поступать с тобой, как учил Йеся. Но они не ученики, они тот самый Йеся, который обращается к тебе — пастухи, а ты болезная заблудшая овца. А когда съедят и выпьют, уподобишься тем, которые отошли от Йеси.

Летописец вспоминал: «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним.»

Неужели же они видели меньше, чем те двое учеников, которые остались и понесли его на руках? Один племянник, а один, согласно писанию, сомнительней Матфей, который был или тот самый Матфей, или Матфей, который был избран на служение вместо Иуды… А где все прочие? Почему в деянии апостолов восьмая часть благочестивого повествования обращена на Павла, он же Савл, который близко не знал Йесю при жизни? А они, Манька, плодились и размножались, и пресыщались богатством, которое пришло к ним своими ногами. Как имущество Анании и жены его Сапфиры, которые умерли, когда решили утаить его от Благодетелей.

И вдруг миллионы людей уверовали в то, что не видели, и поверили тем, кто не видел…

Даже двум сложно сказать о третьем человеке, который с ними. Разве одинаково они его знают? Они могут дополнить друг друга, но если сказать их мнение человеку, то вряд ли он согласится с обеими. А тут Идеалом становится человек, которого не видели даже те, которые благовествуют о нем. Первый, кто услышал бы от человека то же самое, что говорил о себе Спаситель, бросил бы в него камень и вызвал скорую.

Йеся был не первый и не последний, который решил выйти в люди таким образом.

«Ибо незадолго перед сим явился Февда, выдавая себя за кого — то великого, и к нему пристало около четырехсот человек; но он был убит, и все, которые слушались его, рассеялись и исчезли. После него во время переписи явился Иуда Галилеянин и увлек за собою довольно народа; но он погиб, и все, которые слушались его, рассыпались.»

Это только при одной жизни некого фарисея, именем Гамалиил, законоучителя, уважаемого всем народом.

Так ли много хорошего сказали о Йесе?

Не подавал, не благодарил, не платил, искал рабов, угрожал, дебоширил, плевал в землю, рассказывал о себе небылицы, обращался к людям по национальному признаку, был педофилом, не упускал случая совокупится с мужьями и их женами, забирал у людей имущество, пытался рассмотреть писание, уподобляя себя избранному, не имел профессии, никогда не работал, не брал ответственности за близких, не воздавал заботой родителям, которые кормили, поили, одевали и поднимали его…

— А как же чудеса, которые он показывал? И чудеса апостолов?

— Чудо — это когда невиданное и неслыханное доселе. Он повторил то, что много раз восхищало людей до него. Тот же пророк Елисей, ученик Илии, который вернул сына матери, и двенадцатью хлебами накормил армию. И воду переходили, которая расступалась, когда ударяли по ней милотью. Невелико чудо излечить человека от слепоты, плюнув в землю и смазав борением из плюновения глаза. В народе такое чудо прозывали всегда «лихом одноглазым». Чудо — когда, не плюнув, поднимают человека, возвращая зрение и слух. А изгоняющих бесов во все времена была тьма тьмущая. Если бы космический корабль изобрел и построил — это было бы чудом. Ну, или хотя бы велосипед.

И вот…

Посидел Царь, подумал и понял: государство большое, не удержать его, если нападут с двух, а то и с трех сторон. И хуже еще, крестьянские бунты то тут, то там показали, что крепостные рабы тоже умеют становиться вампирами, и лица у них ничем не лучше его собственного. И откуда деньги в казне, если все богатства за горами лежат, куда Макар телят не гоняет. И встал вопрос: как себя уберечь, с помещиками не повздорить, и человеку дать выйти на волю, но оставить его в крепостническом рабстве. И придумал:

Во-первых, был создан первый чиновничий аппарат, который бы урезал человека во всем, что было бы ему на пользу.

Во-вторых, каждый крепостной раб за выданный ему надел в десять соток земли должен был отрабатывать помещику обязательные повинности, которые с лихвой окупали рабскую зависимость человека, оставляя его в том же положении, в каком он был. Он даже уехать не мог, ибо был связан круговой порукой, а все дороги и прогоны и водопои должен был оплачивать дополнительно.

Вот такая была свобода!

Глупо думать, что вампир добровольно откажется от кровушки. И пока человек не поймет, что болезнь у него в уме, он свободным не станет. Вампир поставлен над человеком, и пока ему, как следует, в клык не наподдашь, не отцепится. Каждый Царь думает: «как бы мне, оставаясь Благодетелем, народ закабалить на себя, и чтобы милые вампиры на меня не поднялись?!»

— Человек никогда свободным не станет, — уверенно высказалась Манька. — Он умом понимает, что ему гвоздь нужен, железный обруч на колесо, то же мыло, соль и спички. На новую землю надо кузнеца сманить, жениха для дочери, жену для сына, три-пять коров и табун лошадей, чтобы и поле вспахать, и лес из лесу вывезти, и сбегать, если что, поискать, нет ли где поблизости железа.

— Могу подсказать: на себя посмотри. Каждый Благодетель — вампир, если покупает человека обманом. Со Спасителем, конечно, недалеко уйдешь. Но с Дьяволом-то, кто держит? Разве я не знаю, где у меня железо запрятано? В мире нет цены, которую дал бы человек за себя и за своих близких — и молит оценить дешевле, когда приходится выкупать себя и близких у вампира. Купить можно только раба, а не раб не станет думать, что кто-то купил его, сколько бы за него не дали. Забери себя, близких и свое имущество — и иди своей дорогой.

— Хы-ы-ы… — загоготала Манька, с сочувствием посматривая на Дьявола. — А как далеко он уйдет? Хы-ы-ы-ы…

Но Дьявол даже не обратил внимания на ее гогот.

— Далеко, если заберет с собой гроб с Благодетелем, который тот для него приготовил. Бить и плевать не запрещаю же. Но когда говорю «убей!», поправочку вставляю: «так, чтобы не было обезображено лицо брата!» — по Закону. Знания плюнут в вампира точно так же, как вампир ими плюет в человека.

Манька тяжело вздохнула.

— Сложно это все. Люди по-своему толкуют, а ты как-то все по-своему поворачиваешь. Обзываешь нас…