Там за Вороножскими лесами. Зима

– Батюшка, вели, чтоб остановили!
– взволнованно дергала Агафья Федора за рукав.
– Он ведь убьет его!

– Твой дурня липовецкого?
– ухмыльнулся воевода, - Не должен, он у тебя жалостливый.

Буян в очередной раз махнул кулаком, тяжелый серебряный перстень, щедрый княжеский подарок, задел Демьяну щеку, из рассеченной раны хлынула кровь.

– Батюшка, ну, пожалуйста, ну, Христа ради!
– уже рыдала, не стесняясь людей Агаша.

– Отстань!
– рявкнул воевода, не оборачиваясь к дочери.

Филька, увидев кровь соперника, усилил напор, еще, еще и... Демьян резко пригнулся почти к самой земле и откуда-то снизу нанес один единственный удар в челюсть. Буян покачнулся, зачерпнул руками воздух и рухнул на истоптанный снег.

– Убил!
– ахнула какая-то баба. Липовецкие рванули к дружку, стали его легонько трясти и растирать снегом, Филька тихо застонал.

– Живой!
– пробежало по толпе.

– Уйми своего бугая. Всех воев мне помял, - досадливо бросил Святослав.

– Так он никогда первым не начинает, - весело отозвался Александр, гордо задирая нос.

Пришедшего в себя Буяна под руки увели в княжеский терем. Демьян неспешно с достоинством одевался, наслаждаясь минутной славой.

– Что ж сразу не ударил?
– подмигнул ему воевода.

– Народ позабавить хотел.

– Кто научил-то так?

– Отец.

Демьян искал глазами в толпе Агашу.

– Не ищи, домой я ее отослал, - сразу понял все Федор.
– Забывай, легче будет, и кулаки об дураков чесать не придется.Это уж я сам решу - забывать али нет.

– Как знаешь, - пожал плечами воевода.

– Робша, пойдем, - ревниво встал промеж них Александр.отправились в свою сторону, липовецкие - в свою. И только местные остались, громко обсуждать поединок.

Проня потихоньку сунул Демьяну в руку что-то мягкое:

– Твоя передала, кровь остановить.

Беленькую, вышитую мелкими цветочками ширинку [1] Олексич бережно спрятал за пазуху, привычно утерев кровь рукавом. «Опять подарок, а я даже и отдариться не могу!»

– Пронька, а кто у нас гребни резать может? Для Зарянки моей кто гребень смастерил?

– Кажись, Митяй...Поспрошаю.

– Поспрошай.

– Воровать-то будем?

– Будем, - уверенно махнул головой Демьян.
– Я свою бабу никому отдавать не собираюсь.

И хотя Агафья была вовсе и не бабой, и уж тем более не его, возбужденному дракой, парню все казалось теперь простым и достижимым. Над головой простиралось по-весеннему синее небо, под ногами мялся не такой уж и грязный снег, а грудь грел расшитый платочек.

[1] - Ширинка - здесь носовой платок.

2.

По левому берегу Вороножа с западной стороны, еще очень далеко, так, что и зоркому вою едва хватало сил рассмотреть, от окаема отделилась россыпь дрожащих точек. Выстроившись в цепь вдоль реки, они медленно приближались к заставе. Но опытные вороножские дозорные сразу приметили чужаков, засуетились, послали к воеводе. И вот уже сам Федор Евсеевич вглядывается в степь. Да это десяток всадников, и они едут к заставе! Городецкие дружинники заняли положенные места, готовясь к бою. Где десять, там может быть и целое войско. Воронож привык ждать беды с левого края. Куряне тоже залезли на забороло.

– Кто ж такие?
– Святослав Липовецкий, нахмурив брови, встал рядом с воеводой.

– Поглядим, - спокойно ответил Федор, оправляя наручи.

При приближении всадников оказалось всего пятеро, у каждого по две лошади - та, на которой ехали, и на смену. Незнакомые люди легкой рысцой объезжали степной кустарник и одиночные деревья, ненадолго исчезали в оврагах и снова появлялись. Уже можно было различить сверкавшие на зимнем солнышке шишаки. «Русичи!» - понеслось вдоль прясла.

– Наши!
– закричал один из липовецких воев.
– Степка Карась ведет!

– Наконец-то!
– Святослав, хлопнув себя кулаком в грудь, весело подмигнул стоявшему позади Александру.

Ольговский князь в отличие от брата не спешил выражать бурную радость.

Всадники подъехали к краю берега. Тот, в котором признали Степку, спрыгнул с коня и пошел проверять прочность льда, простукивая перед собой каблуком.

– Эй, Карась!
– зашумели с городни.
– Не бойся, рыбы не тонут!

Вой не услышал шутку, время от времени озираясь на сруб, он продолжал осторожно двигаться вперед. Перейдя реку, Степан дал спутникам добро, и побрел назад за своими лошадьми. Остальные, спешившись, под уздцы повели коней на лед.

Воевода махнул, чтобы отворяли ворота.

– Мы из Липовца, князь наш у вас?
– приблизившись к городне, крикнул Карась.

– Здесь я!
– сам отозвался Святослав.
– Въезжайте!

Он почти бегом бросился спускаться.

Только вблизи стало заметно, как измучены гонцы: осунувшиеся серые лица, синева под глазами.

– Ну, что там?
– Святослав нетерпеливо тряхнул худощавого Степана за плечи.
– Ушли поганые?

– Ушли, - махнул головой гонец, - все ушли.

– Грады целы? Липовец, Ольгов?
– князь замер.

– Целы, Бог сохранил, - выпалил Степан.

Святослав облегченно выдохнул.

– Села пожгли, все вкруг пусто стоворили, а в грады не полезли. Да и в селах полон невелик взяли, народ уж ушлый, разбежался.

– Хорошо!
– ликовал Липовецкий правитель.

– Только вот..., - Карась замялся.

– Что не ладно?
– сразу понял князь.Ахмат приказал в назидание тринадцать бояр казнить... Восемь рыльских и наших пятеро. Кого в степи нагнали... это тех, что за вами вслед пробирались, кого из градов с семьями потребовали выдать.

– Кого?
– хрипло спросил Святослав.

– Якова Тюрю, Фому Третьяка, Пашеню и тысяцких двух.

– Каких тысяцких?
– подлетел Александр.
– Моего тоже?!

– Липовецкого и Ольговского обоих поганые велели с семьями выдать, а то на приступ пойдут, так и выдали, чтоб грады не губили.

Александр покрутил головой в поисках Демьяна, но того поблизости не было.

– А с вашим-то совсем худо все вышло, - понизив голос, прошептал Карась.
– Ваш Олекса сказал, сам выйду, а семью выводить не позволю. А ольговцы напуганные, экая силища к стенам подступилась, на двор к тысяцкому повалили, чтобы силком вывести. А дружина за него встала. Ну, и сеча началась прямо у хоромов... Много очень посадских побили, взять никак не могли, пока сети не притащили, да с клетей на них не покидали, спутали да вывели. А посадские над своими рыдали, обозлились, добро Олексы разграбили, под чистую все вынесли. И хоромы хотели спалить, да побоялись, что и другие дворы займутся... Так вот!
– Степан развел руками.
– Зло большое на тысяцкого своего затаили, хоть на покойника и грешно обиду держать. Как бы его сынка, как воротится, тоже не порешили. Уж шумели об том на торгу.