Там, за зорями

Злата ничего подобного не знала, поэтому лишь притопывала, смеясь, да пританцовывала, рассыпая зерно.

А потом Лешка заиграл на гитаре мелодию, старую, знакомую с детства, и Злата вдруг поняла, что помнит слова. Впрочем вряд ли хоть кто-нибудь в канун Нового или старого Нового года не вспоминал песню Александры Стрельченко:

Мимо окон и ворот птицей мчатся сани — Едет, едет Новый год в тройке с бубенцами. Снег, снежок кружит над головой, Мы весело, мы с песнями встречаем праздник свой.

А потом, конечно, были и «Ой, снег-снежок, белая метелица…» и «Кабы не было зимы…».

Лешка играл и играл, а Злата пела и пританцовывала, и так радостно ей было и так хорошо, что никакая водка не нужна была! Злата и вспомнить не могла, когда она в последний раз пела вот просто так, от души? Она даже не задумывалась, что знает эти песни и может их петь?

Тулуп пришлось расстегнуть, потому что в нем она уже через пару минут вспотела. Баба Нина попыталась усадить их за стол, но они не могли задержаться надолго — им нужно было обойти все хаты. Они выпили с бабой Ниной по рюмке водки, закусили и с поклонами и прибаутками покинули этот дом.

— Злата, я не знал, что ты умеешь петь, — сказал ей на улице Лешка.

— Петь? Ты хочешь сказать, драть горло? — девушка засмеялась. — Я и сама этого не знала, более того, я даже не знала, что помню все эти песни! Ты ведь хотел их петь, а тут я со своим народно-колхозным оканьем! Извини, что-то меня понесло!

— Злата, у тебя классно получилось! Я был поражен!

— Ой, Лешка, не смущай меня! Слушай, — девушка поплотнее закуталась в тулуп, боясь, что может простудиться. — Если в каждом доме нам станут наливать по рюмке, представляешь, в каком состоянии мы ввалимся в дом Руденко? — девушка хихикнула, чувствуя, как спиртное разбегается приятным теплом по венам. — К тому же я никогда не видела тебя пьяным! Надеюсь, ты не буйный?

— Надеюсь, не буйный. Я не знаю, я никогда до чертиков не набирался! А ты не буйная?

Полянская засмеялась, и ее звонкий смех серебристым колокольчиком зазвенел в морозном воздухе.

— А я буйная, Лешка, и даже могу приставать к тебе!

Парень улыбнулся и ничего не ответил, к тому же они уже были у порога бабы Вали.

Наливали им не в каждом доме, чему они были несказанно рады, но все равно во всех домах в Горновке, где еще жили люди, их ждали с нетерпением. Тимофеевна и вправду позвонила всем. Их угощали, кто чем мог, одаривая конфетами, яблоками, печеньем и семечками. Они не отказывались, потому что таков был обычай Коляд, но по-настоящему их радовали счастливые улыбки на морщинистых лицах, слезы радости в подслеповатых потускневших глазах, доброе словечко и простая искренняя благодарность. Покидая очередную хату, они были уверены: они оставляют одиноким старушкам радость. И сами были счастливы от этого.

Лешкиных бабушку и деда они решили оставить напоследок. Оба знали, что оттуда так скоро их не выпустят, там их ждет праздничный стол, за которым придется задержаться.

Они зашли к бабе Рае Голубихе, потом к Дубовцам и Златиной двоюродной тетке Вале, а потом Лешка потянул ее к маленькому домику, где сквозь неплотно прилегающие жалюзи пробивался свет. Этот домик и свет в нем заставили Злату внутренне содрогнуться и едва удержаться от того, чтобы отвернуться и убежать без оглядки. Почему-то ей казалось, в этом доме уже никогда не зажжется свет и Виталя больше никогда не приедет в деревню. Почему-то даже на мгновение у нее не возникло сомнений, кто сейчас может быть здесь.

Все эти дни без него стали вечностью для Златы Полянской, а сам он — далеким и нереальным воспоминанием, которое следовало выбросить из головы. Но этот свет в окне вернул ей ощущение действительности и весь тот ужас, и боль, и обиду, которые она испытала, узнав правду. А ведь на самом деле прошло всего две недели. То, что случилось, для Дороша ничего не значило, это очевидно. Он снова здесь, наверняка не один, и конечно, не с женой, а о ней, о Злате Полянской, он уже и не вспоминает…

Девушка ничем не выдала своего смятения, но в маленький домик они не зашли. И у Руденок она плясала, пела и смеялась, как и во всех других хатах, только сердце холодело от отчаяния и тоски. Злата смеялась, а в глазах блестели слезы.

Коляды завершились у Тимофеевны, а потом, когда время перевалило за полночь и погасли фонари, Лешка отправился провожать Злату домой. Они оба были пьяными, но не так, чтобы уж совсем, когда и идти, и говорить трудно. А так, когда, отбросив все тревоги и печали, чувствуешь себя легко и свободно. Когда хочется смеяться и петь, совершать какие-то безрассудные поступки, когда всё, совершенно всё нипочем.

Они и смеялись, и даже пытались петь, правда, после всех сегодняшних выступлений, в которых Злата Полянская приняла участие, здесь, на морозе, от которого перехватывало дыхание, делать это было сложно и неразумно. Она чувствовала, что завтра вряд ли сможет говорить, но это ее не останавливало. Они скользили по дороге, укатанной и гладкой, как стекло, цепляясь друг за дружку, падали и поднимались. Потом еще стояли у калитки и, вспоминая особенно веселые моменты, смеялись от души.

Потом Лешка ушел, а вместе с ним и смех, и задор, и все бесшабашное веселье. Закрыв за собой входные двери, Злата сбросила тулуп прямо на пол и, упав на кровать, уткнулась лицом в подушки. В сознании снова всплыл маленький домик, где во всех окошках горел свет, и так долго сдерживаемые слезы полились из глаз. Она ревела и сжимала в кулачках ткань наволочки на подушке. Воображение рисовало картины одна другой безумней. Ей представлялось, как она сейчас побежит туда, ворвется в дом и устроит такое… Она представляла, как бьет и крушит все в домике, где когда-то впервые призналась Дорошу в любви, где была так счастлива, а теперь там другая. Злата нисколько не сомневалась, что за эти две недели Виталя успел себе кого-то найти, и, возможно, теперь под сводами этого сказочного домика он говорит той, другой, те же слова, которые говорил и ей.

Девушка представляла, как вцепится сопернице в волосы, как плюнет в лицо мужчине и скажет ему все, что думает. Полянская представляла, как испортит им праздник, пусть даже и путем собственного унижения, и получала от этого какое-то извращенное удовольствие. О, как же ей хотелось, чтобы ему было плохо и больно! Злата понимала, что так думать нехорошо, но ничего не могла с собой сделать. Пусть бы ему было плохо, тогда, может быть, ей самой стало бы чуточку легче.

Она даже подумать не могла, что в том маленьком домике, где во всех окнах горел свет, Дорошу было совсем не весело. Никакой новой пассии, которую бы он обольщал, с ним не было. Он там в одиночестве пил водку, от которой почему-то не пьянел, а перед глазами снова и снова вставала веселая и счастливая парочка — Леша и Злата. А в ушах все звенел ее звонкий переливчатый смех.

Сейчас он не понимал, как смог прожить прошедшие две недели. Ведь как бы он ни гнал от себя мысли о ней, не думать не получалось. Она снилась ему ночами. И в его снах они были вместе, и все было по-прежнему. Он скучал без неё. Он хотел ее увидеть, пусть издали, пусть мельком, но увидеть… Дорош стал привозить жену и сына в школу как раз к приезду школьного автобуса, но так ни разу и не столкнулся с ней. Ему не у кого было спросить, что с ней случилось и почему она не ездит на работу. Вот тогда он и решил поехать в Горновку. Мужчина ни на что не надеялся и не питал иллюзий. Он просто хотел знать, все ли с ней в порядке. Он знал, что не решится постучать к ней в дверь, и заговорить с ней у него не хватит мужества… Ему просто нужно было ее увидеть… И он увидел.

На следующий день опухшее от слез лицо, осипший от пения голос и не совсем приятные ощущения во рту от выпитой водки повергли девушку в уныние. Бесцельно побродив по дому, она позвонила маме и попросила закрыть ей больничный. То и дело поглядывая в окна, она недоумевала, куда же подевался ее друг Лешка, вздрагивала каждый раз, заслышав шум движущегося по дороге автомобиля, и боялась увидеть мелькнувшую перед окнами темно-синюю «ГАЗель».

Лешка пришел только после обеда. Девушка уже и грубку растопила, и обед приготовила, и собралась было Тимофеевне позвонить, всерьез обеспокоившись. Ну, а вдруг парню после вчерашних «угощений» совсем плохо? Наверняка он к такому не привык.