Там, за зорями

Когда они въехали в Горновку, Злата, как будто выйдя из транса, в котором она пребывала всю дорогу, пошевелилась и выпрямилась. Ну вот она и дома… Машина затормозила у обочины. Злата подождала, пока она остановится, и, не сказав Дорошу ни слова, открыла дверцу и вышла. Она осторожно обошла машину, боясь поскользнуться, и направилась к своей калитке.

За ее спиной хлопнула дверца со стороны водителя, и раздались шаги. Дорош шел за ней, шел к ней… Как странно, но девушка почти не удивилась этому! Ведь зачем-то он торчал у школьной калитки последние две недели. В какой-то момент безумно захотелось запереть калитку прямо у него перед носом, но она не стала этого делать.

Злата шла, не оглядываясь, до самого крыльца. Дорош шел следом, но не приближался, держась на расстоянии двух шагов, и даже когда она остановилась, чтобы отпереть замок во входных дверях, оставался поодаль. Наверняка он решил, что у девушки в любой момент может случиться истерика и она может броситься на него с кулаками!

Невеселая улыбка искривила Златины губы. Наверное, он правильно думал, а она… возможно, и набросилась бы на него несколькими неделями ранее, но сейчас…

Девушка вошла в дом. Темнота обступила со всех сторон. За ее спиной с приглушенным звуком закрылась входная дверь. Злата обернулась, собираясь включить свет, и почти столкнулась с Дорошем. Как он мог оказаться так близко так быстро? Ведь всего секунду назад за ним закрылась входная дверь. Она потянулась к выключателю на стене, но щелкнуть им не успела. Ладонь мужчины накрыла ее руку.

— Не надо! — негромко сказал он и сжал ее пальцы.

Полянская собралась было отступить, но мужчина не дал ей этого сделать. Он заключил ее в объятиях и привлек к себе сильно и властно. Лишая ее возможности сбежать, пошевелиться и даже дышать. А впрочем, девушка и не пыталась… только не сегодня, только не сейчас… Уткнувшись лицом в его куртку, вдохнув такой до боли знакомый аромат его парфюма, она, кажется, только сейчас осознала, как же соскучилась! И ничто и никто не смог бы сейчас оторвать ее от него. И пусть она понимала, что так нельзя, с ним нельзя, но сердце говорило обратное, и тело, каждая клеточка ее тела изнемогала от желания снова познать неземное блаженство от его рук и губ. И все слова, обиды и обвинения сейчас были ни к чему. Под покровом темноты в этом холодном доме сейчас властвовала страсть, та, которая не знала границ, та, что сметала все на своем пути…

Они целовались, как безумные, не в состоянии оторваться друг от друга, пытались снимать одежду, путались в темноте, теряя терпение, и снова целовались… Дорош потихоньку уводил ее вглубь дома.

Ее пуховик и его куртка остались валяться на полу в столовой. В зале он стащил с нее свитер и смог, наконец, расстегнуть бюстгальтер. Злата расправилась с его пуловером и теперь одну за другой расстегивала пуговички рубашки. Руки дрожали, и пальцы не слушались, она то и дело прижималась губами к его шее, обжигая горячим прерывистым дыханием. Дорош сжимал ладонями ее груди, и ей хотелось кричать от немыслимого удовольствия…

Добравшись до спальни, они, наконец, смогли избавиться от одежды. Обнаженные, прижимались друг к другу, покрывая тела поцелуями и лаская руками.

— Я упаду сейчас… — прошептала Злата, которую и правда ноги уже не держали.

— Я держу тебя? — выдохнул мужчина.

Обхватив ее за талию, он еще крепче прижал ее к себе. Ей хотелось раствориться в нем, стать с ним единым целым, чтобы никогда не расставаться, чтобы вот так и остаться в его руках…

Потом она оказалась на кровати, а он, склонившись над ней, все ласкал и ласкал ее, доводя до исступления. Злата выгибалась навстречу его рукам, как будто со стороны слыша собственные стоны.

— Поцелуй меня… — как заклинание шептала она. — Поцелуй меня… — повторяла снова и снова, когда их губы разъединялись.

— Я целовал тебя уже много раз… — шептал в ответ мужчина.

— Тогда можно я тебя поцелую? — не открывая глаз, отвечала она и снова тянулась к нему.

Потом, когда все закончилось и Дорош, обмякнув, прижал ее к кровати всем телом, уткнувшись лицом в ложбинку между шеей и плечом, Злата приникла щекой к его виску, рассеянно гладя влажные волосы у него на затылке. Она чувствовала, как вздрагивает и тяжелеет его тело, как громко и быстро бьется в груди сердце, как постепенно выравнивается дыхание. Сердце щемило от невероятной, всеобъемлющей любви к нему и только к нему! И он тоже, она это знала, любил ее. Так что же разлучило их? Ах, да! Он женат… Как странно, но на какой-то миг она забыла об этом.

Ее ладонь безвольно упала на подушку. Виталя поднял голову и, улыбнувшись, легко коснулся ее губ.

— Холодно у тебя, надо протопить! — сказал он. — Давай, золотая моя, я встану и принесу дров! — и, приподнявшись на локтях, отстранился от нее. — А ты давай, кутайся в одеяла и грейся! — он встал и включил в комнате свет.

— Нет, я тоже встану.

Девушка соскользнула с постели и подняла с пола свое нижнее белье. Они стояли так близко друг от друга и одевались, глядя друг другу в глаза. Улыбаясь, обменивались короткими поцелуями, пока, наконец, Дорош не набросил на шею девушки свою футболку и, притянув к себе, не подарил ей страстный и глубокий поцелуй. Но сколько бы он ни целовал ее и как бы ни смотрел, в голове вертелось только одно: «Он уедет! Он уедет, а я останусь одна, теперь по-другому не будет».

Он уехал поздно ночью. Злата приготовила им поесть и поставила чайник. Они не заговорили о том, что он, возможно, останется на ночь, как оставался когда-то. Теперь все изменилось, теперь не только он, но и Злата должна была учитывать неоспоримый факт его семейного положения. А посему было понятно: ничего менять в этом он не собирается. Они не обсуждали это, вообще не касались этой темы, как будто и не было этого месяца разлуки между ними. Только теперь она не была его любимой девушкой. Теперь она была его любовницей, а значит, правила несколько менялись…

Злата не пошла его провожать. Подойдя к окну в зале, она прижалась виском к косяку и долго стояла так. Дорош уже давно уехал, а Злата все всматривалась в снежную темноту за окном и как будто наяву видела, как он возвращается домой, заходит в дом, где спит сын и ждет жена, как что-то врет ей, а потом ложится с ней в постель. И, закрывая глаза, вспоминает ли ее? Или в его доме, в его супружеской постели, в объятиях жены даже воспоминаниям о ней нет места?

Слезы покатились по щекам, а на ум пришли строчки из той песни, которую пел ей Лешка. Не нужно было поддаваться чувствам, прошлое но вернешь, и она водь знала, что ничего из этого не выйдет. Не станет она счастливой, так и будет третьей лишней. И не сможет долго притворяться, и даже не перед ним — больше перед собой.

Она полночи проплакала, уткнувшись лицом в подушку, и ей казалось, сердце не выдержит, разорвется от боли и отчаяния, терзавших его. Утром с твердостью внезапно повзрослевшей женщины Злата приняла решение.

— Злата Юрьевна! — уже битый час Марина Александровна пыталась достучаться до Полянской, приводя десятки доводов о поспешности и неправильности ее поступка, но девушка была непреклонна.

— Марина Александровна, простите, но… Я, правда, не могу больше работать здесь. Мне нужно уволиться, я должна…

— Вы куда-то уезжаете? В районный центр? Но вам совсем необязательно уходить от нас. Большинство учителей в нашей школе ездят из города. Мне казалось, вам у нас нравится, и дети вас полюбили.

Злата на мгновение закрыла глаза. Она чувствовала себя ужасно. Прошло несколько дней после того, как Виталя подвозил ее в Горновку, после того, как он остался, после того, как они снова стали близки. Все эти несколько дней стали настоящей пыткой для Златы. Она не могла притворяться и не могла видеть Марину Александровну. Слишком стыдно ей было и слишком больно. Она завидовала ей, она ревновала к ней, она хотела бы оказаться на ее месте. Но вместе с тем ей было жалко эту женщину, умную, интеллигентную, симпатичную, может быть, чуточку строгую, но ведь завуч не могла быть другой. Это была пытка, которую Злата Полянская не могла больше выносить. Решение уволиться пришло само собой и показалось единственно правильным.