Тамбур

— Вы правы. Ну и вот… В сущности, обсуждать тут нечего… — Она нервно сглотнула. — В тот вечер, в четверг, мы повздорили. Она решила отмечать Новый году друзей, ну а я… Не согласилась. Понимаете, я ведь все уже приготовила — и подарки, и елку… Договорилась, чтобы ее накануне один знакомый принес. Не могла же я тащить на себе! Когда женщина одна, многое становится проблемой. Даже самые простые вещи.

Голубкин только кивнул, но про себя заметил, что даже когда семья полная, многое тоже становится проблемой. Например, он-то елки все еще не купил. Что устроит дочь! Да и жена будет очень недовольна.

— В общем, я старалась, как могла, чтобы Света не чувствовала себя обделенной, чтобы все было, как прежде, — женщина спрятала в сумку носовой платок. — А она заявила, что не будет встречать со мной Новый год. У нее другие планы. И причем это были первые слова, которые она мне сказала за последние дни!

Пообщались, называется… Я после этого даже звонила в телефон доверия, хотела посоветоваться. Только говорить толком не смогла. Комок в горле стоял.

— Екатерина Геннадьевна, — мягко произнес Голубкин, — все эти сложности мне знакомы так же, как вам. Но почему она все-таки сбежала из дома в одних тапочках? Из-за Нового года?

— Нет, нет… — Та вцепилась скрюченными пальцами в виски и помотала опущенной головой. — Тем более, что я после звонка немного пришла в себя и сказала, что разрешаю. Понимаете? Я согласилась.

— Она это поняла?

— Да, — женщина снова выхватила из сумки платок, но вдруг, забыв о нем, скомкала в кулаке:

— Я бы на все согласилась. Чтобы она оттаяла, стала прежней, стала… Боже мой…

И она разрыдалась — тихо, почти беззвучно. Следователь засуетился, с трудом нашел графин с водой, налил стакан, протянул… Та отрицательно повела ладонью:

— Не надо. Я сейчас…

Она действительно сумела взять себя в руки, и когда подняла лицо, оно выглядело почти спокойным.

— Пусть живет у отца, если хочет. Все лучше, чем бегать по снегу в тапочках и прятаться у незнакомых людей.

Женщина прерывисто вздохнула и замолчала. Голубкин ее не торопил. Он смотрел на обглоданный карандаш, валявшийся посреди стола, и думал о девочке. История была в высшей степени неприятная, если не сказать больше. Вчера в одно из отделений милиции позвонила женщина, которая резко сообщила, что у нее находится больной и беспризорный ребенок, который утверждает, что сбежал из дома потому, что его мать — убийца. И что-то с этим ребенком нужно делать, не говоря уже о мамаше! Мамашин телефон имеется, но девочка умоляет по нему не звонить.

Милиция явилась. Девочка, совсем ослабев, назвала и свое имя, и адрес. Добавила при этом, что к матери не вернется ни за что — лучше пусть ее тоже убьют! Она .будет жить у отца! Выяснили адрес отца, тот явился, одновременно испугался и обрадовался и немедленно забрал к себе дочь, несмотря на то что у него уже были дети от второго брака. Девочка была простужена, и довольно сильно, но в больничном уходе не нуждалась. Документы были проверены, отцовство установлено, и вроде все в порядке, а слова девочки можно было принять за бред… Да только, когда устанавливали ее личность, попутно выяснилось, что проживает она вместе с матерью в соседней квартире с той, где дней десять назад было совершено убийство. И дело все еще не закрыто.

Голубкин узнал обо всем сегодня утром и немедленно позвонил матери. Та явилась через час — даже раньше, чем он рассчитывал. О том, что дочь теперь находится у бывшего супруга, она уже знала.

— Вы знаете, в чем она вас обвиняет? — Голубкин снова укусил карандаш и тут же отложил его в сторону. — Она говорит, что вы кого-то убили.

— Больше ничего? — Женщина скривила губы и слегка качнула головой. — И скольких же людей я убила?

— Этою Светлана не уточняла. Знаете, — он встал и растер озябшие руки — в кабинете было прохладно, — сварю-ка я кофейку! Выпьете?

Та безразлично пожала плечами. Пока варился кофе, Голубкин молчал. Он делал вид, что целиком поглощен процессом, отыскивал чистые чашки, сахар и печенье.

На женщину не смотрел, только слушал спиной ее абсолютное, полярное молчание. Можно было подумать, что в кабинете никого нет.

— Пейте, согреетесь, — он поставил на стол чашку. — Сколько сахару?

Та сделала отрицательный жест:

— Простите, но мне не до кофе. Меня больше волнует дочь. Если она вбила в голову, что я натворила такое… Как разубедить?

— В самом деле — как? — согласился Голубкин, осторожно делая глоток. — Новый год на носу — у нас в это время всегда с отоплением плохо. Накиньте шубку.

— Ничего, — та безразлично смотрела прямо перед собой. — И откуда она это взяла? Вы с ней уже говорили?

Голубкин признался, что нет. Пока девочка чувствует себя неважно, но оснований для беспокойства нет.

И вообще он совершенно не уверен, что с нею стоит обсуждать этот вопрос. Ее странные обвинения в адрес матери можно приписать бреду и ссоре насчет встречи Нового года. И Екатерина Геннадьевна абсолютно права — на впечатлительного подростка такой случай по соседству мог произвести очень сильное впечатление.

Женщина только слегка кивала. Казалось, она совсем не слушала. Очнулась только, когда до нее дошел смысл вопроса, заданного Голубкиным. Ему пришлось повторить его дважды:

— А почему вы не сказали мне, что Светлана брала частные уроки итальянского у покойного Боровика?

— Как? — Та приложила пальцы к вискам и тут же резко отдернула их, будто обожглась. — Простите? Да, она, и правда, занималась… Это я захотела. Такой случай… Отличный преподаватель, и живет… Жил рядом.

И брал недорого. Впрочем, я для Светы ничего не жалела. Это она вам сказала, что занималась итальянским?

— Повторяю, я с ней еще не общался, — довольно резко заметил следователь. — Это мы узнали, когда до конца разобрались в его бумагах. В ежедневнике, куда он вносил расписание занятий, есть имя вашей дочери.

«Света Бурякова, четверг, 18.00».

— Да, она приходила к нему после школы, — машинально подтвердила женщина. — Раз в неделю. Собственно, для хорошего результата нужно бы чаще, но это же было так… Вроде забавы… Хотя она делала успехи.

— Это вам говорил Боровин?

— И он, и она. Собственно, почему это так важно? — Мать Светланы раскрыла сумочку и заглянула туда, будто надеясь найти ответ. Снова щелкнула замком, так ничего и не достав. Женщина нервничала, и Голубкин ясно это видел. Но как прикажете сохранять спокойствие, если единственная дочь больна, сбежала из дома к отцу и его новой семье, да вдобавок делает подобные заявления?

— Возьмите пропуск, — он подписал бланк. — Если что, я позвоню.

— Спасибо, — она встала и горько улыбнулась. — Хороший у меня будет Новый год, нечего сказать! Звоните, конечно. Возможно, вы будете единственным, кто меня поздравит.

Институт

"Меня бы кто поздравил, — хмуро думал Голубкин, разбирая груду бумаг и косясь на экран компьютера. — Скорее, будет наоборот. Вот вам — суббота, до Нового Года осталась неделя, а я даже подарков не присмотрел.