Тамбур
Шрифт:
Не говоря уже о елке.. Нинка меня съест и будет права". При мысли о еде у пего сразу заурчало в желудке.
Он, не глядя, открыл нижний ящик стола, пошарил там и выудил промасленный пакет с пончиками, обсыпанными сахарной пудрой. Они успели остыть, так как были куплены спозаранку, но следователь все равно уничтожал их с удовольствием. При этом чувствовал себя немного преступником — за последнюю неделю прибавил три килограмма. И как такое возможно? Жена посматривает искоса, но ничего не говорит — Нина знает, что он по уши в сложном деле, а в такие минуты его не трогает.
«И чего
Он развернул папку. На картоне осталось жирное пятно от пальца, но это было не важно — на всех его папках значились такие отметины. В управе уже знали, что эти папки — «голубкинские». Это было что-то вроде личной печати.
«Три дня назад, в среду, мы с Жанной виделись в последний раз. С тех пор — тишина. Она никак не проявилась, Алла молчит, к Федору не лезли. И все-таки, что мне с ней делать? Заявления на нее никто писать не собирается. А две попытки убийства — были! Девчонка жутко ревнивая, могла приложить по голове — заметим, по голове! — ни за что. Была влюблена в этого чертового Боровина. И что в нем нашла? Труп я видел, ничего особенного. Мужику за пятьдесят, внешность заурядная. Интимных отношений с ним не было, сама признала. Может, при жизни чем-то особенным отличался? Любовь, любить велящая любимым…»
Голубкин с грустью вспомнил купленную на днях книжку — Борис Савинков, «Записки террориста», и вздохнул. Когда-то он ее прочитает? Уж точно после Нового года.
— Алла? — Он с радостью убедился, что девушка жива и здорова. Ее голос звучал весьма бодро. — Узнала?
Конечно, она узнала его и также была рада слышать.
Нет, у нее все хорошо. Нет, никто больше не приходил, никто не звонил. Жанна? С тех пор она ее не видела.
Чайник купила новый, тому — конец. А кстати, Петр Афанасьевич спокойно может завернуть к ней на чашку чая.
— С булочками, — лукаво добавила девушка.
Следователь смущенно хмыкнул:
— Посмотрим. Мне бы на диету сесть, какие булочки… Но рад слышать, что все в порядке. Алла, ты в самом деле, не желаешь давать показаний против Жанны?
Та наотрез отказалась. Причем заметила, что ей попросту жалко эту девицу, погрязшую в методиках и расписаниях. Как видно, Боровин был для нее чем-то вроде божества, а вот для нее, Аллы, — сущим мучением. И как несправедливо все устроено на свете! То, что могло стать счастьем для одной, стало несчастьем для другой. Поменяйся они местами — все были бы счастливы! — И не пришлось бы мне получать по голове бюстиком Максима Горького! — засмеялась она.
— Значит, нет?
— Что — нет? А, заявление? Конечно, я ничего писать не буду. Бог ей судья! ни на кого зла не держу, даже на Боровина.
— Ну что ж, счастливых праздников! — Голубкин бросил трубку и тут же набрал другой номер.
* * *
— Федор?
— Да? Я… Сейчас… — На заднем плане слышался истошный плач ребенка. — Это кто? А… Вы?! Но у меня все хорошо;
— Она к вам не приставала? Я имею в
виду Жанну?— Нет-нет, — испугался тот, понизив голос. Слышно было плохо, поскольку ребенок все еще плакал. — Я ее больше и не видел. Что случилось?
— Ничего, — проворчал следователь. — Но помните, что я вам сказал, в дом эту девицу не пускайте!
* * *
— Жанна?
— Да. — Тихий голос был абсолютно невозмутим. — Кто говорит?
Голубкин напомнил о себе. Девушка легко вздохнула:
— Вы? Опять? Арестовать хотите?
— А за что вас арестовывать?
— То есть? Разве я не…
— Ничего вы «не», — почти зло перебил ее следователь. — То есть натворили вы немало, но показаний против вас никто давать не хочет. Жалеют. Хотя на месте Аллы Пивоваровой я бы устроил вам парную баню!
Повезло вам — попали на добрую!
— На добрую… — проговорила та надтреснутым голосом. — Эта стерва… Она же измучила его.
— Воронина? — насторожился Голубкин. — Каким образом?
И он выслушал краткое, но весьма эмоциональное признание в том, что методистка давно была в курсе любовных дел своего кумира. О, это были чисто платонические привязанности, но некоторые грязные души (так она и выразилась) трактовали их как домогательства. Алла была из их числа. Она не могла отличить духовной близости от физической, вот и стала возмущаться.
— Алексей Михайлович никогда бы себе не позволил…Домогаться… Ну.. Секса!
«А тебе-то, милая, что было нужно — духовная близость или физическая? — раздраженно подумал Голубкин. — Ох уж мне эти старые девы!»
— И к многим студенткам он чувствовал эту.., платоническую привязанность? — вкрадчиво спросил следователь.
— Прекратите! — истерично воскликнула та. — Не Смейте так о нем говорить! Он же был, он…
Жанна бросила трубку, но Голубкин вовсе не собирался заново набирать ее номер. Он задумчиво сидел, обгладывая карандаш Потом вспомнил о недоеденном пончике и быстро его уничтожил.
— А пошли бы вы все в пень! — выразительно произнес он и задумался о предстоящем празднике. Ну кто, кроме него, каторжного, будет пахать в такие дни?!
Маша приоткрыла глаза. Рядом стояла мать. Она кусала губы и часто всхлипывала. Увидев, что дочь очнулась, попыталась взять себя в руки, но тут же неудержимо расплакалась. Маша улыбнулась:
— Ну, что ты? Успокойся. Все говорят, что мне лучше.
— Да! — пробормотала та сквозь слезы, ч — Если бы ты знала, что отец — Я его больше не боюсь, — твердо сказала девушка.
— Что?!
— То. Где Светлана?
— Она… Ее забрали родственники. Но это еще не все. Тебе по мобильному… А я его постоянно заряжала и даже внесла деньги на счет… — Женщина вытерла глаза мокрым платком. — Звонила какая-то Татьяна.
Маша приподнялась на подушке. Час посещений заканчивался, в палате остались только больные да еще ее мать. Ей, в самом деле, стало намного лучше. Так сказал и симпатичный молодой врач, который осматривал ее во время обходов, так она и сама чувствовала. Жар спал, и больше не было противного ощущения, что на грудь положили тяжелый горячий кирпич. Или, скажем, кошку.