Танцоры в конце времени
Шрифт:
– Лампа, - сказала она.
Он заставил лампу исчезнуть, и они оказались в полной темноте.
– Всегда, Джерек…
– О, моя дорогая.
Она обняла его. Он коснулся ее талии.
– Вы так это делаете?
– спросил он.
– Или так?
Потом они любили друг друга и заснули в полноте чувств. Солнце поднялось. Джерек почувствовал его на веках и улыбнулся. Наконец-то будущее с его неясностью и страхами было изгнано, ничто не разделяло их. Он повернулся, чтобы она была его первым зрелищем этого утра, но даже при движении предчувствие беды вернулось к нему. Ее не было
– Амелия!
Значит вот что она решила. Он вспомнил ее рассказ о молодом человеке, который осмелился признаться в своей любви только когда знал, что никогда не увидит ее снова. Все его инстинкты говорили ему, с того момента у фонтана, что ее намерением было уступить своей викторианской совести, вернуться с Гарольдом Ундервудом в 1896 год и выполнить свой долг. Вот почему она так говорила с ним этой ночью. Как женщина, она всегда будет принадлежать ему, но как жена, она последует за своим мужем.
Он выскочил из постели, открыл окно и, обнаженным взлетел в небо. Каждое ощущение, каждая мысль повторилась в его голове, а воздух обжигал его тело скоростью полета. Он уже рассчитывал, как будет искать ее в Бромли.
Он достиг города. Город казался спящим - таким он был спокойным. И около края ямы, Джерек увидел большую открытую машину времени, хронобус. И на ее борту уже находились путешественники во времени, сам хозяин машины за рукоятками управления, полицейские, все в белых робах и со шлемами на головах, инспектор Спрингер, тоже в белом и в своей шляпе котелком, и Гарольд Ундервуд в пенсне, мерцавшем на раннем солнце. И он увидел Амелию в сером костюме, борющуюся со своим мужем. Затем очертания машины стали расплывчатыми, послышался резкий вскрик, и машина исчезла.
Джерек опустился на землю, спотыкаясь.
– Амелия, - он едва видел из-за слез на глазах, судорожно дыша и дрожа всем телом, его тело гулко билось.
Джерек услышал всхлипывание, и они не были его собственными. Он поднял голову.
Она лежала в черной пыли города, закрыв лицо руками, и плакала.
Наполовину уверенный что это ужасная иллюзия, просто воспоминание из памяти города, он приблизился к ней и опустился на колени рядом. Он коснулся ее серого рукава.
Она подняла на него глаза.
– О, Джерек, он сказал, что я больше ему не жена.
– Он говорил тоже самое прежде.
– Он назвал меня “нечистой”. Он сказал, что мое присутствие запачкает высокую цель его миссии, что даже сейчас я соблазняю его… Он, он сказал много вещей. Он вытолкнул меня из машины. Он ненавидит меня.
– Он ненавидит здравый смысл, Амелия. Я думаю, это относится ко всем подобным людям. Он ненавидит правду. Вот почему он принимает приятную ложь. Ты была бы бесполезна ему.
– Я была полна решимости. Я любила тебя очень сильно и боролась с желанием остаться с тобой.
– Ты хотела стать мученицей в ответ на голос Бромли? По причине являющейся в лучшем случае глупой?
– Джерек удивился своим словам, и было ясно, что удивил ее тоже.
– Этому миру, тоже нет никакой пользы от таких как я!
– Хотя ты любишь меня. Ты веришь мне?
– Я верю тебе. Джерек, но я не верю
твоему окружению, твоему обществу - всему этому… - она оглянулась на город.– - Он ценит личность, и все же невозможно чувствовать себя личностью в нем. Ты понимаешь?
Он не понимал, но продолжал утешать ее. Он помог встать ей на ноги.
– Я не вижу для нас будущего здесь, - сказала она ему усталым голосом.
Он вызвал свой локомотив.
– Нет будущего, - согласился он, - только настоящее. Именно этого всегда хотели влюбленные.
– Если они только влюбленные, и больше ничего, Джерек, мой дорогой, она глубоко вздохнула.
– Ладно, вряд ли есть смысл в моих жалобах, - она храбро улыбнулась.
– Это мой мир, и я должна любить его.
– Ты полюбишь его, Амелия.
Появился локомотив, пыхтя между высокими полуразрушенными башнями.
– Мое чувство долга, - начала она.
– …
– Мой мир ценит тебя, как никогда бы ни смог оценить Бромли! Прими это уважение без оговорок, оно дано тебе так же без оговорок.
– Тем не менее, слепо, как делают дети. Человек хочет уважения за… благородные дела.
Он, наконец, понял.
– Твой уход к Гарольду - это было “благородно”?
– Полагаю, да. Самопожертвование…
– “Самопожертвование” другое. И это “достойно”?
– Считается, да.
– И “скромно”?
– Скромность часто имеет место.
– Твое мнение о собственных поступках скромно?
– Надеюсь.
– И если ты ничего не делаешь, кроме того, что хочет твоя душа - это “лень”, да? Даже “зло”?
– Вряд ли зло на деле, но определенно недостойно…
Локомотив опустился рядом с ними на место, где недавно стоял хронобус.
– Я просвещен наконец!
– сказал он.
– И быть “бедным” - значит, вызвать недовольство Бромли.
Она начала улыбаться.
– Действительно, так и есть. Но мне не нравится это. В моей благотворительной работе я стараюсь помочь бедным столько, сколько могла. У нас было миссионерское общество, и мы собирали деньги, чтобы купить определенные основные блага…
– А эти “бедные”, они существуют для того, чтобы вы могли удовлетворять свои инстинкты по отношению к “благородству” и “самопожертвованию”. Я понял?
– Не совсем, Джерек. Бедные… ну, они просто есть. Я и другие, подобные мне, пытались облегчить их условия, пытались найти работу для безработных, лекарства для больных.
– А если бы их не было? Как тогда вы выразили себя?
– О, имеется много других возможностей, по всему миру язычники, чтобы быть обращенными в веру, тираны, чтобы быть наученными справедливости, и тому подобное. Конечно, бедность - главный источник всех проблем…
– Я мог бы, возможно, создать “бедных” для тебя.
– Это было бы ужасно. Нет, нет! Я была разочарована в твоем мире прежде, чем поняла его. Сейчас я по-другому отношусь к нему. Я не могу изменить его. Я сама должна измениться, - она снова заплакала.
– Тот, кто должен понять, что вещи останутся такими, как есть, вечно, что тот же самый танец будут танцевать снова и снова, и что только партнеры будут другими…
– У нас есть наша любовь, Амелия.
Выражение ее лица изменилось.