Танцуй со мной

Ход ее мысли прервался. Да, ты, Алексис, — как ты видишь его?

Беда в том, что стоит ему сказать что-нибудь или взглянуть с этой своей тягучей улыбкой, и ей кажется, будто он знает ее лучше, чем кто-либо еще, и что сама она знакома с ним всю жизнь. А на самом деле?

Три дня, напомнила она себе. Это слегка отрезвляло. Три ночи, как сказал бы Майкл, и три дня: первый — по ошибке, день в дороге и третий… А на третий, вдруг осознала Алексис, она ведет его на свое сокровенное место и рассказывает то, чего никогда и никому не собиралась говорить.

Со странным чувством, словно сжигая за собой корабли, Алексис оперлась рукой о плоский камень в конце тропы и перепрыгнула через него. Майкл последовал за ней.

Последние мысли возбудили в ней болезненную мнительность. Не оглядываясь, она отбросила в сторону несколько плетей вьюнка и пригнулась, входя в туннель между кустами. Шла очень осторожно. Не хватало, чтобы пресловутая неуклюжесть подвела ее именно сейчас.

Ее место почти полностью заросло с прошлого года. Добрый знак: без нее сюда никто не заглядывал. Алексис почувствовала привычную радость от возвращения в свой собственный уголок. Теперь она стояла прямо, на безопасном расстоянии от Майкла.

Он тоже выпрямился и осмотрелся, но не сказал ни слова. Алексис взглянула украдкой.

— Потрясающе, — тихо произнес он.

Алексис проследила за его взглядом, пытаясь представить, будто сама видит все впервые. Вдали виднелись светлые вершины гор, но отсюда не разглядеть, есть ли на них снег. Они с Майклом стояли на поросшей травой площадке меж скал. Под ногами стелились мох, вереск и вьюнки. Изрезанное тенями зарослей повыше, место было абсолютно укромным.

А ниже естественной террасы бежала горная речушка. Вода низвергалась с высоких скал, рассыпая брызги на траву, а потом вилась серебристой лентой меж камней, пенилась вдалеке, но там, где огибала террасу, была глубокой и чистой.

Майкл медленно обвел все взглядом, давая себе время вобрать внутрь эту красоту. Алексис вдруг пронзила ужасная мысль, что он может прикидывать, как развернулась бы здесь какая-нибудь сцена из будущего фильма.

Сжав кулачки, она молила про себя: «Только не надо. Только не говори: "Здесь можно снять классное кино"».

Майкл выдохнул. А когда он заговорил, Алексис сразу успокоилась, но и удивилась.

— Ты берешь сюда флейту? — мягко спросил он. Она непроизвольно сжалась, будто ожидая удара.

Но туг же расслабилась с тихим смехом.

— Иногда. А что? Он усмехнулся.

— Хотелось бы представить тебя играющей здесь для зверей и горных вершин.

Алексис скорчила гримаску.

— Звери сюда не захаживают. Разве что занесет ненароком слишком шуструю белку. А до вершин моей музыке не добраться.

Он негромко рассмеялся, закинув голову.

— Знаешь, вряд ли кто-то сочтет тебя романтичной.

Алексис почувствовала, что разговор вступает в опасную область, и поспешно занялась распаковыванием еды.

— Этот «кто-то» будет совершенно прав, — сказала она, резкими движениями разворачивая сыр и салат.

Майкл опустился на траву рядом.

— Это нечестно, — возразил он теплым, как растопленный мед, голосом, с тихим смешком, которого она уже никогда не забудет.

— Хлеб? — спросила Алексис, вонзая нож в пышную буханку. — Что нечестно?

— Одинокая леди, играющая на флейте, похожая на сновидение. И при этом не верящая в романтику. Такое надо запретить законом, — сокрушался он.

Алексис замерла с занесенным ножом. Он наблюдал, приподняв бровь. Мгновение спустя она занялась нарезанием сыра. Предложила ему бутерброд и баночку оливок. Он взял и то и другое как величайшее лакомство.

Наконец она решилась осторожно заметить:

— В детстве я нагляделась на обратную сторону романтики.

Майкл оперся спиной о скалу и смотрел на девушку, аккуратно держа еду в руке.

— Что ты имеешь в виду? Алексис отвернулась.

— Моя мать была очень романтичной леди, — обронила она. — Это… не принесло ей счастья. И моему отцу тоже. И отчиму.

— А-а. — Он не начинал есть, пока она не уселась и не сделала бутерброд себе. — Я ожидал чего-нибудь подобного, — сказал он с тенью удовлетворения.

Алексис сочла за лучшее воспринять это спокойно.

— Догадаться не трудно, — согласилась она. Он внимательно рассматривал сыр.

— Здорово, — одобрил он, расправившись со своим куском. — Так что же приключилось? Одна роковая связь или много мелких?

— Много роковых связей, — сказала Алексис. Он заинтересованно молчал. Девушка вздохнула.

— Мать была примадонной — у нее и впрямь был изумительный голос. Люди влюблялись в голос, не успевая узнать ее саму. И внешность под стать: смуглая, с пышными формами и огромными глазами.

Он склонил голову на плечо, разглядывая ее мальчишескую фигурку.

— Нет, я на нее совсем не похожа, — согласилась она с невысказанным замечанием. — Я пошла в отца. Тоже был ощипанный воробушек.

Майкл хмыкнул.

— Кто же он? Один из ее фанов?

— Нет. Он органист. В своей области не менее знаменит, чем мать — в своей. Но в нем не хватает шику. А мать обожала шик, — сказала Алексис, не осознавая, какая тоска звучит в ее голосе. — Ты бы ей точно понравился.

— Спасибо, — иронически отозвался Майкл. — Передай оливки, пожалуйста.

Она подала, и Майкл набрал себе полную пригоршню.

Сунув одну в рот, он задумчиво проговорил:

— Значит, неказистого отца сменил шикарный отчим. Что ж, в романтическом воображении ему не откажешь. Во всяком случае, если судить по интерьерам.

Алексис вспомнила, что он видел херувимов на потолке над Фредовой кроватью. Неожиданно для себя самой рассмеявшись, она вдруг почувствовала облегчение.

— Фред гораздо старше ее и немыслимо изыскан, — сказала Алексис. — Мать была просто потрясена. На некоторое время. — Она замолчала.

— А потом? — спросил Майкл.

Алексис передернула плечами, взяла листик салата и принялась внимательно его разглядывать.

— А потом ей захотелось того, что ты называешь шалостями, — ровным голосом сказала она. — Ей хотелось забыть, что она — звезда, имеющая массу обязательств. Ей хотелось на танцы…

— О-о, — тихонько протянул Майкл.

— Ей хотелось молодых поклонников у ног. Хотелось забыть, что у самой уже дочь-подросток.

— Знакомо, — сказал он. — И что же с ней стало? Сбежала?