Танцуй со мной

Улыбка вышла у Алексис кривой.

— Сбегала она несколько раз.

— Тебя это мучило? Алексис снова отвернулась.

— По правде говоря, нет. Это всем нам приносило чуть ли не облегчение — мы наконец начинали понимать, что к чему. Я не держала на нее зла. Она умерла от гриппа. Не уберегла себя: не послушалась тогдашнего своего мальчика, который хотел вызвать врача… — Голос ее прервался.

Майкл потянулся, будто хотел накрыть ее ладонь своей. Но остановился. Густые брови сошлись. Он смотрел на свою руку как на чужую.

Он что- то пробормотал, Алексис не расслышала, но вид у него был рассерженный. Девушка громко высморкалась в бумажную салфетку.

— Расскажи о своем отце, — попросил он. Вид при этом такой, будто просматривает газету за разговором, подумала она. — Он тоже за танцами забывал о дочери? — Вопрос прозвучал довольно рассеянно.

Алексис была поражена.

— Что ты! Нет. Женщины никогда не заслоняли ему музыку. Точнее, я вообще не уверена, всегда ли он замечал их присутствие. Наверное, — сухо уточнила она, — вспоминал о них, только когда они съезжали, оставив его с проблемой чистых рубашек.

Майкл покачал головой.

— Какой же у тебя обманчивый вид! Я-то принял тебя за избалованную принцессу. А ты росла среди монстров.

Алексис пожала плечами.

— Нет. Среди гениев, это нечто другое. Талантливым людям многое прощается. Они так выкладываются, что часто чувствуют себя опустошенными.

Майкл посмотрел ей в глаза.

— Ты шутишь… — Он вздохнул. — А я уже готов был тебе поверить.

— Я была воспитана в этих постулатах, — просто сказала она.

В нем не осталось и следа рассеянности. Глаза сузились.

— Но сама ты в это не веришь. Алексис отвела взгляд.

— Не хочу верить. Я не хочу быть рабыней какого-нибудь самовлюбленного сладкопевца. И сама не хочу мучить кого-то на правах своего таланта. — Она старалась говорить спокойно, но не смогла скрыть волнения. Это ее удивило и даже слегка встревожило.

— Вот оно что, — сказал Майкл. — Еще одна загадка объяснена.

И без того потрясенная собственной исповедью, Алексис не желала быть препарированной Майклом. Она фыркнула:

— Какая еще загадка?

Протяжная ленца его голоса прикрывала острую сталь.

— Почему ты так боишься признать талант за собой?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Алексис сидела очень тихо. Она была потрясена до глубины души.

— Никто еще не говорил мне такого, — наконец произнесла она.

Казалось, Майкл не замечал силы ее потрясения.

— Даже гуру?

На мгновение она смешалась.

— Кто? А, мой учитель? — Она вспомнила последние замечания Патрика и поморщилась. — Нет, конечно. — Помолчав, она осторожно добавила: — Он вполне искренне полагает, что, каков бы ни был потолок моего таланта, он уже достигнут. Теперь остается только деградировать.

— Вот как? — Он взял ломоть хлеба и аккуратно уложил сверху кусок чесночной колбасы. Голос был почти скучающим, но карие глаза смотрели проницательно. — А как считаешь ты?

Алексис прикусила губу.

— Трудно судить о собственных способностях, разве нет? Всегда надеешься, что… — Она замолчала. Сказанное прозвучало как оправдание, и она поняла это.

— Значит, ты о себе лучшего мнения, чем он, — заметил Майкл.

Алексис дернулась.

— Я этого не говорила. Он медленно улыбнулся.

— Конечно, не говорила. Ты боишься признаться в этом даже самой себе. Но если бы ты была согласна с доктором Монтегю, то не размышляла бы о невозможности оценить собственную работу. Я не прав?

Алексис не нашлась с ответом. Она нервно запустила руку в волосы. Шелковистые пряди были чуть влажными от брызг водопада. Он проследил за жестом, и было в этом взгляде что-то невысказанное, похожее на угрозу. Алексис почувствовала неловкость. Руки бессильно упали на колени.

Но заговорил он вполне спокойным голосом:

— А что другие? Нейтральные наблюдатели? Она вздохнула.

— Какие нейтральные наблюдатели? Все они друзья семьи или друзья друзей. Отчим состоит в со-вете колледжа. Профессор композиции, учась в Кембридже, жил в одной комнате с отцом. Главный музыкальный критик «Ньюс» был любовником моей матери. Нет никого… кроме доктора Монтегю, кто мог бы сказать мне правду.

Наступила долгая тишина.

Потом Майкл произнес:

— А-а-а… Она опешила: — Что?

— Так теперь же все понятно, — протянул он.

— Что тебе понятно?

— Все хорошее, что говорится о тебе, в расчет не принимается. Стало быть, прав только тот, кто говорит, что ты ничтожество.

— Вовсе нет… — горячо начала она.

— Именно так, — перебил Майкл. — Ты мне только что сказала сама.

— Ты перевернул мои слова. Не хочешь понять. — (Одна бровь поползла вверх.) — Нет, — страстно убеждала Алексис. — У меня были лучшие учителя, изумительные возможности… все, что твои коллеги могли бы пожелать для первого фильма. Только они воспользовались возможностями и пошли дальше. А я просидела на месте, глядя, как они уплывают.

— Это твоя версия? — поинтересовался Майкл и прилег на локоть. — Или доктора Монтегю?

— Моя, — снова вздохнула Алексис, чувствуя, как улетучивается злость. Она печально рассмеялась. — Мама говаривала: ничто не интересует тебя настолько, чтобы сделать как следует.

Майкл пожал плечами и потянулся за едой.

— Ты не показалась мне девочкой, которой ни до чего нет дела, — сухо сказал он.

Алексис протянула ему оливки.

— Ты не слышал мою игру, — сказала она с горькой самоиздевкой.

Карие глаза метнулись в ее сторону.

— Что ж, ты можешь сыграть для меня вечером, — сказал Майкл. И это прозвучало тихим вызовом.

Она чуть не уронила баночку с оливками. По совершенно непонятной причине сердце заколотилось как сумасшедшее. Похоже было на панику. Алексис устыдилась своей реакции. Но трясти ее не перестало.

— Тебе не нравится музыка, какой занимаюсь я, — заявила она высоким срывающимся голосом.

— Никогда не говорил ничего подобного, — весело возразил Майкл.