Танец единения душ (Осуохай)
Шрифт:
Она вернулась во двор, походила кругами, пошла в огород. Наклонилась рядом с матерью над грядкой.
— Ты чё, в добром-то?.. — проворчала старуха, которой на ту пору было всего лишь сорок три года.
И под Аганей стала расходиться земля…
Сосед, понукая, крутил со свистом концами вожжей в воздухе, успевая той же рукой и править. Лошадь подбавляла хода, телегу знобило на ухабах.
Родила она в больнице. Легко — ровно оправиться сходила.
Молодая безмужняя мать никак не могла насмотреться на своё дитя. Не любовалась, не умилялась, а вот манило смотреть, и всё. Рядом с ней становилась и бабка.
— Как жисть приманывает, — удивлялась она. — От, ить, стоим, и так охота скоре увидать, каким он вырастет. Как большой станет. А, ить, впереде:
Жизнь перетекала в ребенка.
Мальчик спал и спал, и Аганя даже досадовала, что он спит — так хотелось ещё раз глянуть на его лучисто-голубые глаза. Когда он их открывал, меж век на умиротворенном личике сочился тихий глубокий небесный свет. Так часто — невидяще, в никуда, лучисто смотрел Андрей. Да и сомкнутые, будто в строгости, губки, прямые бровки — всё напоминало Андрея! Смотрел ребенок со странным, необычайным достоинством — и однажды, само собой, на его голову с высоким гладким лбом она мысленно примерила цилиндр. Мальчик был вылитым дедом, погибшим с гордо поднятой головой за рабочий класс. Подкачал только нос: пипочкой, с легкими белыми крапинками — это уж в неё.
— На деда находит, — заключила и мать. — А нос — он у всех маленьких такой. Я думала, ты безноса уродилась, а теперя вона какой панок.
На том и порешили: назвала она сына в честь легендарного деда, Леонидом.
Что бы она ни делала, ухаживала ли за маленьким, занималась ли хозяйством, читала ли книжку: начинались «Известия» — ухо было настороже. Ждала сообщений из алмазного края, как с фронта в войну. Что там, как?! Хотелось узнать, где нашли коренное месторождение? А то ведь сказали — «в Якутии» — а Якутия-то, говорят, в три раза больше Западной Европы. Но, что называется, как проехали! Не упоминали больше про алмазные находки. Получила от Даши письмо, с трепетом разворачивала конверт, в полной уверенности, что вот сейчас-то всё и узнает. Но та писала о человеке, с которым сошлась и собирается расписаться: Слава, рабочий Бобкова, он очень умный, изобрёл водяное колесо с черпаками, которое крутится течением реки, и само собой выскребает галечник. И ни словечка об открытии. Странная какая-то тоже!
Аганя перепеленала Лёньку, и отправилась с младенцем в библиотеку. Наконец-то она могла в волюшку начитаться: пока с животом ходила, постоянно брала по стопке книг, меняла.
— Ты их будто глотаешь, — посмеивалась библиотекарь.
Наткнулась на старую-престарую книгу, где рассказывалось про алмазы. Так интересно было: что только ни деялось во все времена вокруг самого ценного и самого простого минерала — в страшном сне не приснится! Аганя про это читать не любила. Ей нравилось про хорошее: «Вот алмаз, блеском он дороже и ценнее прочих. Никогда я не любил его: он укрощает ярость и сластолюбие, дает воздержание и целомудрие…» — так сам Иван Грозный говорил.
Или про вечность: на краю света стоит громадная алмазная гора до небес. Каждый день на эту гору прилетает громадная птица и чистит об неё свой громадный клюв. И вот когда гора сточится, тогда пройдёт — миг вечности.
У Агани перехватывало дух: не знала, чему больше удивляться: то ли тому, какая твердая эта гора, что надо затратить целый миг вечности, чтобы её источить, то ли тому, как велика вечность?!
Книжку эту она даже выпросила в библиотеке: купила вместо неё в магазине три других, современных, и отдала.
А как родила — так вышел сбой, просрочила в библиотеке положенный день. Зато явилась с новым «читателем». Поменяла книги и, покачивая маленького на руках, устроилась за столиком, заваленным подшивками газет. Стала листать: от последних к старым.
Она всё чувствовала себя воином, оставшимся после гибели Андрея Бобкова на поле брани — она мысленно всё вела незримую войну. И хотела теперь одного: увидеть как чёрным по белому написано в газете, что правота за ним! Перелистнула страницу — большой портрет Ларисы. И статья рядом о ней такая, что слёзы наворачивались: Лариса девчонкой в добровольческих рядах отправилась на войну, героически защищала Москву, и в мирной жизни она
вновь оказалась на передовых рубежах трудового фронта! На другую статью наткнулась — опять про Ларису Попугаеву…Это позже, когда стали давать награды и среди самых хороших людей неожиданным образом начался делёж заслуг, Алмазная узнала, как нелегко и непросто далось Ларисе её открытие.
«Лариса Попугаева, в девичестве Гнедич, была человеком, выражаясь фигурально, непросчитанным, — размышлял с подкупающим скепсисом в том же санатории престарелый Ярушев. — Это сегодня мы знаем: метод Бобкова — тире мой, метод Кухаренко-Сардатских-Попугаевой. Но тогда был поиск, было много идеей. Они лопались, как мыльные пузыри, и сразу отличить верную от неверной не представлялось возможным. Требовались проверки, время. Так среди прочих прошёл и доклад Попугаевой — сама идея, как таковая, была не нова, мы её знали. Но — не применительно к сибирской практике. Попугаеву выпустили. Как ни парадоксально, но приехала сама Сардатских, возможно, и не случилось бы для них „зарницы“. А Лариса вернулась с находкой. Прекрасно! Но вы знаете игру в кораблики? Когда на клеточках рисуют квадраты, в них вычерчивают корабли — и „бомбят“, указывая координаты. Клеточки вокруг были „расстреляны“. Свободных почти не оставалось. Вы меня понимаете?»
В дележе первой крупной победы «первооткрывательница», о героизме которой трубили газеты, оказалась чем-то вроде бильярдного шара в своей среде. У неё, Ларисы, как и у Агани, только, как у образованной, человека оттуда, из нездешних, с большей силой в мозгу, в затылке, в спинном мозгу сидело толкающее вперёд чувство вины. Понимание, что она — дочь врага. И надо добиться, надо свершить, надо доказать, что она чиста и неповинна, что чист и неповинен её отец, что чиста и неповинна её дочь, и они хотят в будущее вместе с другими, а, может быть, впереди других. Обязательно впереди!
Только к склону лет Алмазной вновь привелось встретиться с легендарной Ларисой: она ожидала увидеть пребывающего в великом почёте человека, а перед ней была маленькая, будто подраненная женщина — с давней, нутряной, незаживающей раной.
А тогда, в деревенской библиотеке, покачивая левой рукой ребёнка, а правой придерживая страницу газеты, в душе своей она невольно тоже поучаствовала в дележе. Так обидно стало — столько народу работало, мёрзло, преодолевало Улахан-Хан, сколько полегло, осталось в землях и водах навеки, — и вдруг одна Лариса героиня?!
«Пироповая дорожка», — поманило её название небольшой заметки. В ней говорилось о победе нового метода поиска алмазоносных месторождений — это был не тот метод, который предлагал Андрей. Попугаева шла по пиропам, спутникам алмазов.
Алые камушки взрывом высыпались из жестяной банки, легли дорожкой по снегу у ног мальчика лет пяти. Они легли по направлению к дому, где минералог Андрей Николаевич растолковывал учёному миру свой метод. Он был алмазом, простым и самым ценным. Она, вместе с матерью мальчика выбирающая из снега цветистые гранаты, — спутником, одним из рассыпанных крохотных камушков.
«Пироповая дорожка», — вторила мысленно Аганя, прижимая к себе ребенка, хрупкую, новую жизнь. Шла по улице и никак не могла понять, почему эти слова так засели в голове. Только одинокость чудилась во всем, затерянность. Одинокая собачонка пробежала на растопыренных ножках, виляя хвостиком, столбы с проводами стояли одиноко, гудели, и солнце одиноко силилось осветить всех.
Она помогала матери на лесосплаве «парить» вязки: тонкие берёзки скручивались, а потом распрямлялись витиеватой дорожкой, спутницей плота, которую, если не перетрут камни на перекате, то разрубит топор, разделяя брёвна. Тут же, присев в сторонке, кормила Лёньку, прикрываясь плечом от косых взглядов сплавщиков. Маленький припадал, елозил дёснами сосок, делая до постыдного сладко. Не так, как Вася, заставляя её выпадать за облака, по-другому, разнеживая, высвобождая, но чуть-чуть и похоже.