Танец меча

Мошкин, задохнувшись, замахнулся на него, задев колокольчики счастья, которые, по секретной директиве Лигула, вводил в моду еще Арей и которые теперь его усилиями висят почти во всех ночных магазинах и гостиницах. Суть этих колокольчиков состоит в немедленном вызове дежурных комиссионеров и суккубов и, следовательно, более равномерном распределении их по планете.

В доме, куда их по большому секрету пригласила Ната Вихрова, лифт внушил себе, что ему пора на ремонт, о чем и вывесил табличку. Мошкин и Чимоданов потопали по лестнице. Им надо было на двенадцатый, но уже на седьмом этаже Чимоданов уселся на ступеньки, открыл коробку и руками стал пожирать торт.

–  Все! Баста! Я не нанимался таскать тяжести на такую высоту!
– заявил он.

Евгеша Мошкин с ужасом уставился на его покрытые кремом пальцы.

–  Ты озверел? Это же подарок от нас двоих, да?

–  Подчеркиваю: по барабану!
– Чимоданов вытер пальцы о штаны.
– Ели бы мы его вместе, так? То есть Вихрова сожрала бы где-то третью часть? Вот я ей и оставлю ее треть!

Мошкин сдался.

–  А что? Она тут живет одна, да?
– спросил он.

–  Ну типа да, - равнодушно отозвался Чимоданов.

–  У нее своя квартира в Москве, да?

–  У Наты? Ага, щаз! Дядька уехал на Кавказ, а ее оставил гулять с собакой.
– Петруччо протянул Мошкину коробку. Тот помялся, повздыхал, но тоже отломил кусок. Закончилось все тем, что Вихровой осталась одна коробка.

–  Она и так заелась! А в коробку можно ботинки класть. Коробка полезнее торта тем, что никогда не портится!
– сказал добрый дядя Чимоданов.

Мошкин посмотрел на шахту лифта, и его потянуло на откровенность, хотя Чимоданов был кандидатурой наименее подходящей.

–  Издеваться будешь?
– спросил Евгеша.

Чимоданов вопросительно вскинул брови.

–  Кто? Я? Да за кого ты меня принимаешь?

–  Значит, будешь!
– сказал Мошкин. Впервые он произнес что-то уверенно.
– Когда я был подростком, мы с Петькой и Толиком бегали по подъездам. Поджигали газеты в почтовых ящиках и мочились в лифте, стараясь попасть в щель между дверями. Или сбрасывали с верхнего этажа бутылки… Они в пыль рассыпаются, знаешь?

–  И ты тоже, что ли, мочился?
– Чимоданов выбрал слово сильнее, но сознание Мошкина предпочло цензурированную версию.

–  Нет, конечно, - произнес Евгеша в ужасе.
– Но я старался быть таким же, как они, чтобы быть с ними, понимаешь?

Чимоданов в психологии не ковырялся.

–  А мы лом как-то скинули. Так он машину просадил и в асфальте застрял. Нас попалили, и парень, который лом кинул, на хорошие деньги попал… Подчеркиваю: славные были времена!… А вообще прикольная история с лифтом! Надо будет Мефу рассказать! Куда, ты говоришь, вы гадили?
– подмигивая, спросил он у Евгеши.

Мошкин прикусил язык. Он уже трижды пожалел, что стал откровенничать с Чимодановым. Он ведь и раньше знал за ним эту черту. Если твой друг выбалтывает тебе секреты других своих друзей, значит, и твои секреты разбалтывает им. А раз так, может, не стоит выводить язычок на прогулку из-за зубного забора?

Вихровой они позвонили еще снизу, не зная, что лифт сломан, поэтому, когда они наконец поднялись, Ната стояла на пороге и ждала. Выражение лица у нее было типично вихровское: «Только случайно не подумайте, что вы мне нужны! Или что я кому-то рада!»

–  Чего так долго?
– поинтересовалась она хмуро.

–  А фиг ли было на крышу лезть?
– отозвался Чимоданов, оглядываясь на лестницу, где Мошкии забивал пустую коробку из-под торта в мусоропровод.

–  Пес не укусит?

– мнительно крикнул он.

–  Уже не укусит, - пообещала Вихрова. Мошкин с облегчением вздохнул.

–  Почему «уже»?

–  Сбежал в первый же вечер, - ответила Ната равнодушно.
– На пятнадцать минут оставила его у магазина. Ну максимум на полчаса, потому что через час я точно о нем вспомнила. Такси ловила для сволочи такой! Не мог дождаться!

–  А что дядька? Ему грустно, да?
– спросил Мошкин.

–  Он еще не знает. Торчит на Кавказе, лопает шашлык и достает меня смсками: «Не скучает ли Терри?» Ути-пути, какие мы заботливые!

–  А ты что?

Вихрова дернула подбородком.

–  Отвечаю, что Терри никогда в жизни так не веселился… Ничего: лопать захочет - прибежит.

–  И давно он жрать хочет?
– поинтересовался Чимоданов.

Оказалось, что две недели.

–  И все! Слышать больше не хочу про эту собаку. Ее проблемы, что она оказалась такая тупая!
– заявила Ната.

Квартира у вихровского дядьки оказалась немаленькая. Четыре комнаты, под завязку забитые всевозможным барахлом. Дядька был человек бережливый. Покупая, к примеру, телевизор, он обязательно сохранял от него коробку и помещал ее на специальный стеллаж, наклеивая желтую бумажку: «коробка от телевизора марки Мылипс, производство: Тайвань. Дата приобретения такая-то». За много лет таких коробок накопилось около сотни. Была туг и «упаковка от магнитофона, сданного в ремонт 10 июля», и аккуратно сложенный картон от стиралки, и целые залежи пенопласта непонятно уже от чего.

Кратковременно заблудившись между коробками, Чимоданов наконец пробился к окну. За окном лежал плоский овал хоккейной коробки, на которой три бывших футболиста пили из горла портвейн. Подробности Петруччо увидел еще внизу, потому что отсюда, сверху детали не просматривались, и футболисты были не футболисты, а какие-то кызюки.

На батарее висела очередная желтая бумажка, сообщавшая: «Батарею руками не трогать! Это не деспотизм! Это в ваших интересах!»

Почему нельзя трогать батарею, Чимоданов не понял. Потрогал - и ничего. Ради любопытства намочил руку из цветочной лейки, снова потрогал, и опять ничего.

–  А ты свет включи!
– посоветовала Вихрова и тотчас, не дожидаясь Петруччо, сделала это сама.

Чимоданова шарахнуло током, причем так, что он сел на пол.

–  Озверела? Словами нельзя было?
– заорал он.

–  Словами ты бы не поверил. Ты же Чимоданов!
– вздохнула Вихрова.

Петруччо хмыкнул. Наэлектризованные волосы стояли дыбом.

–  А где большой секрет?
– спросил он.

–  Большой секрет там! За мной, мальчики! Если кто-нибудь скажет, что этот секрет маленький, я съем свои уши!
– Вихрова распахнула дверь в соседнюю комнату.

На диване сидела Прасковья, одетая в старый мужской свитер, закрывавший ноги до колен. Свитер был прокурен и принадлежал, вероятно, все тому же вихровскому дяде. Зигя устроился на ковре и, от усердия высунув язык, ножницами вырезал из книжки с картинками зверушек. Ногти у него были разрисованы черным маркером. На Зиге была безразмерная черная майка с надписью: «Моя мама - лучшая на свете!»

–  И давно они здесь?
– поинтересовался Чимоданов.

Прасковья взглянула на Ромасюсика, и тот стал разевать рот, как рыба в аквариуме: