Танец на тлеющих углях
Шрифт:
– Вы намекаете на то, что его смерть выгодна Ирине Григорьевой?
– Ни на что я не намекаю, просто говорю, что люди именно так и думают!
– А что вы сами об этом думаете?
– Не знаю, – ответила она, пожимая плечами, но при этом смотрела так, что было понятно: она прекрасно знает.
– Но если не жене, то кому еще?
– Партнеру! Пете Воробьеву. Это страшный человек! К Ирке приставал. А его жена – это вообще ужас! Уродка страшная!
– Он был любовником Ирины?
– Да вы что! У Ирки были и получше… – она осеклась. – То есть я не знаю. Он страшно злился и нарочно ссорил их с Толей. И знакомил его с разными бабами. А сам только и мечтал, как бы прибрать к рукам
– Скажите, Гельвина…
– Геля!
– Геля… Если заказуха, то кто партнера заказал? Григорьев или Воробьев?
– Откуда я знаю, кто! Толя и Петя Воробьев потом выкупили бизнес.
– Что за человек был Григорьев? Вы знали его близко?
– Ну, что за человек… Нормальный. У нас сложились хорошие отношения…
– Вы были любовниками?
– Кто вам сказал? – Наивность в синих глазах сменяется настороженностью.
– Это правда?
Она смотрит нерешительно, колеблется. Потом решается:
– Толя говорил, что хочет уйти ко мне, но надо подождать. Лапшу вешал – развод, мол, влетит ему в копейку, Ирина его обчистит, вот если бы она сама попросила о разводе, если бы у нее был любовник… и все такое. А я, дура, уши развесила, верила.
– И вы рассказали Григорьеву о любовнике жены, – выстрелил Шибаев наугад.
Она вспыхнула, замялась, нерешительно глядя на него. Потом признала неохотно:
– Рассказала. Но вскоре узнала, что у Толи есть эта баба и что она ждет ребенка. Он поступил со мной как подлец!
Казалось, она сейчас расплачется. То, о чем она рассказала, открывало Григорьева с новой стороны – не только сильный мужик, но и стратег. Определил одну любовницу шпионить за женой, а сам в это время ждал ребенка от другой.
– Кто был любовником Ирины?
– Я не знаю! Она жаловалась на Григорьева, намекала, что есть человек, который ее боготворит. Мне кажется, она подозревала о наших отношениях. Это она мне рассказала, что его баба ждет ребенка. Рассказывала и смотрела, улыбаясь. Радовалась! А я чуть на месте не подохла. Сижу, вцепилась в ручки кресла, думаю, только бы не разреветься! Только бы не разреветься! Все врал – и про любовь, и про развод… То есть не врал, он действительно собирался разводиться, но не из-за меня. Видели б вы эту бабу! Я специально пошла посмотреть на нее, дежурила перед домом. Они вышли вместе. Ни рожи ни кожи и с животом! А Ирка… – Геле стыдно за то, что заложила подругу и пыталась увести ее мужа, ей хочется оправдаться перед этим парнем с внимательными глазами, и она говорит обличающе: – Ирка сама виновата! У нее было все! И деньги, и шубы, и брюлики, все! Дом! Толя ей ни в чем не отказывал, а она могла с ним по неделям не разговаривать, она же издевалась над ним – что он грубый, неотесанный и выражается как бандюк. Это же надо придумать такое! Да я бы такому мужу… Ирка злая! Вы ее не знаете, она любит тебя раздавить и смотреть, как ты корчишься. Однажды она так гнала машину – мне назло, что я от страха чуть не описалась! Она же сумасшедшая, с ней никогда не знаешь… То вдруг подарит кольцо или туфли, а то издевается… Толя потому и… и…
Она всхлипывает, вытирает слезы салфеткой. Шибаев наливает ей воды. Она выпивает залпом, гулко глотая.
– Скажите, Геля, у него были враги? – спрашивает он через минуту-другую.
– Враги? – Она недоуменно смотрит на него – видимо, переход слишком стремителен. – Какие враги?
– Которые могли желать ему смерти? Отомстить за что-то…
– Желать смерти? Не знаю… –
Она опустила глаза, борясь с собой. Шибаев видел, что ей хочется назвать имя Ирины, но она не посмела. Она была прозрачной, как стекло. Обиженная, завистливая, не очень умная… Вечная девочка!Любовник Ирины… Был, значит, любовник. Хотя она и не скрывала, что были. И где же он сейчас, этот любовник? И характерец у нее, оказывается, тот еще! Но разве можно верить словам завистницы?
Кухня Васиного дома превратилась в лабораторию алхимика. Оттуда неслись резкие, шибающие в нос технические запахи и шел дым. Сэм колдовал над Васиными картинами, чертыхаясь, роняя на пол банки с растворами и какие-то металлические предметы. Кустодиевская женщина Татьяна была отправлена в недельный отпуск с сохранением содержания. Вася время от времени подходил к двери и озабоченно наблюдал за потугами напарника.
– Ничего, Василек, – бормотал суетящийся Сэм, – пробьемся!
– А ты, Сема, уверен, что сумеешь? – спрашивал Вася.
– Конечно, уверен! – отвечал тот. – Теоретически! Признаюсь, опыта у меня пока нет, только инструкция от одного умного человека. Но ты же знаешь, я способный. Вот увидишь, Василек, все будет о’кей! Расслабься!
– Ты не сожги смотри…
– Упаси бог! – кричал в ужасе Сэм. – Не говори под руку! Все будет о’кей, пробьемся!
К немалому удивлению Васи, в результате усилий Сэма обе его картины стали выглядеть достоверно старыми. Оригинальный холст был старым изначально – потемневший с изнанки, с обтрепанными краями. Свежие Васины краски потускнели от «времени» и покрылись трещинками, заполненными пылью промчавшихся лет.
– Ну, Сем… – только и выговорил растерянно Вася, разводя руками. – Я, если честно, даже не знаю…
– А ты боялся! – напомнил Сэм, который и сам боялся.
Они стояли перед «Розовой церковью» и «Портретом молодого человека», который, с их легкой бессовестной руки (или рук!), был определен автопортретом Всеволода Рудницкого. Но для остальных – для племянника Гемфри Блейка и впоследствии всего мира – это был портрет неизвестного молодого человека. Вот если бы Гемфри признал этого молодого человека своим дядей… тогда другое дело, но об этом даже мечтать не приходилось! Ни Сэм, ни Вася не имели ни малейшего представления о том, как выглядел настоящий Всеволод Рудницкий. С другой стороны, старый Гемфри и сам мог давно забыть дорогое лицо.
Неважно, дядя или не дядя! А важно то, что два замечательных полотна, предположительно кисти незаслуженно забытого кубофутуриста Всеволода Рудницкого, красовались на подрамниках в студии Васи Монастыревского, вызывая восхищение и восторг Сэма Вайнтрауба. В левом нижнем углу полотен скорее угадывалась, чем была видна, маленькая черная буковка «в» с хвостиком. Не то Всеволод, не то Василий…
На другой день Сэм, свернув картины и аккуратно упаковав их в тубы, отправился добывать сертификаты. Он волновался, но виду не подавал, держался браво. Вася, полный беспокойства, долго стоял и смотрел вслед его машине. Кубик, которому передалось возбуждение друзей, стоял рядом и негромко тявкал.
Вася не находил себе места до самого прихода Сэма. Ему стало казаться, что их затея изначально безнадежна и преступна, что приятеля уже арестовали, а картины конфисковали, и теперь с минуты на минуту приедут за ним, Васькой Монастырем, и, надев наручники, повезут в кутузку.
А Сэма все не было. Неяркое солнце ушло за тучи в два часа дня, и заморосил мелкий осенний дождь, а он все не ехал.
Сэм появился под вечер, радостно-возбужденный и слегка хмельной. Помахал тубой:
– Все о`кей, Василек! Победа!