Танец на тлеющих углях

– Да знаю я! – в досаде выкрикнул тот. – Но кто-то же их взял! Они же не могли испариться! Это же мистика какая-то, честное слово. Идиотизм! Мы здорово приняли тогда?

– Здорово. Виталя рвался идти в овраг, ты и Коля его не пускали.

– Я показывал им картины?

– Нет. О них вообще речи не было. Никто их не видел. Я не верю, Сэм.

– Да я и сам не верю! А кто же тогда? И почему именно эти? Тут же и других полно, не хуже! Почему эти? Абсурд!

Вася молчал понуро.

– Так, давай рассуждать логически, – сказал Сэм почти спокойно. – Картины украли. Не дух их украл и не нечистая сила, а человек. Из тех, кто здесь бывал. А бывали здесь многие. Или кто-то случайный. Проходил мимо. Дверь открыта. Я был в городе. Ты гулял вокруг. Кубик с тобой. Кто угодно мог войти. – Сэм помолчал, давая Васе возможность возразить или согласиться. Тот промолчал. – Но чужой не мог знать, где картины! Это знал только тот, кто бывал в доме и видел их. Он и взял. Не спонтанно, а с заранее обдуманным намерением. Кто-то, кто понял!

– Но картин никто из них не видел, – возразил Вася неуверенно.

– Мы их убирали, когда приходили гости, верно, но особенно не прятали. А старые холсты вообще лежали на веранде. Помнишь, я купил на барахолке несколько картин, а потом мы выбрали две, которые сохранились получше. Виталя еще издевался, помнишь? Спрашивал – что это, ностальгия по базарным русалкам или попытка выдать их за местный фольклор и примитивизм и с выгодой толкнуть в Америке?

– Они не могли… Я не верю.

– Это сделал тот, кто понял, Вася! Увидел случайно и понял, что это настоящее! Подсмотрел! Не случайный прохожий, а художник! Тот, кто часто бывал тут. Кого Кубик считал своим. Если бы залез бомж, то украл бы жратву и пойло из кухни, одежду или холсты с веранды, но не стал бы шарить по тумбочкам. Это было сделано целенаправленно. Грабитель не просто украл картины! Он украл человека!

– Какого человека? – испуганно спросил Вася.

– Он украл художника! Нашего Всеволода Рудницкого! Он ограбил не только нас. Он ограбил и старого Гемфри Блейка! Это двойная, тройная подлость! Это… Это убийство!

…Они молча сидели на диване. Смеркалось. В природе заморосил мелкий холодный дождь, капли дробно застучали по оконным стеклам. Кубик спал на полу рядом, иногда шумно вздыхал во сне. Вася, понурившись, думал, что его попытка начать новую жизнь провалилась. Ему пришло в голову, что, возможно, это Всеволод Рудницкий вмешался, возмущенный их преступлением. Ведь они ничего не знают о нем! Вася вспомнил, какое счастье испытывал, когда писал его портрет, объединяя в нем черты Семы и свои собственные.

– Ладно! – вдруг громко произнес Сэм, хлопая себя ладонями по коленям. – Пусть это будем самым большим несчастьем в нашей жизни!

Вася вздрогнул и очнулся.

– Ничего, Василек! Пробьемся! Жаль, конечно… Я влюбился в твою розовую церковь. Но главное осталось с нами.

Вася смотрел растерянно, не понимая.

– Главное – это! – Сэм постучал его пальцем по лбу. – Твой талант, Василек. Твоя фантазия! Это никуда не делось. Талант, как говорится, не пропьешь! Согласен?

Вася кивнул неуверенно. Сэм озабоченно смотрел на друга. Он понимал, что Вася, как все мнительные и изломанные люди, готов видеть в краже чуть ли не происки судьбы. Фатум. И сейчас стремительно возвращается туда, откуда он, Сэм, с таким трудом его вытащил. В состояние безнадежности и апатии.

– А это… Считай это признанием, Василек! – выпалил он вдруг, хлопая друга по плечу. – Если один художник украл картины у другого, это признание, поверь мне. Он восхищается твоей работой, мерзавец! Ты – Васька Монастырь, художник, отмеченный богом, а он – бесплоден, пуст и ничтожен! Как Моцарт и Сальери! Подыхая от зависти, он спер твои картины. Он повесит розовую церковь и портрет молодого человека у себя в спальне и будет тайно любоваться.

Знаешь, Василек, давай подарим ему твои картины! Пусть подавится, скотина. На бедность. Пусть пользуется, не жалко. Мы себе еще изобразим, правда?

Сэм морщился от той чуши, которую нес, но сейчас он больше думал о Васе, чем о грабителе. С грабителем он, даст бог, разберется, с рук это ему, подонку, не сойдет. Сволочь! Урод! Убийца! Но главное не это. Главное – удержать на плаву Васю…

Он пошел на кухню. Достал из холодильника бутылку водки. Разлил по стаканам. Принес, сунул Васе в руку. Задумался на миг – что бы сказать такое, берущее за душу и жизнеутверждающее?..

– Давай, Василек! За нашего Всеволода Рудницкого! За мазилу Севу Рудницкого! Мы обещали ему вечную жизнь, и мы свое обещание сдержим. До дна!

Глава 27 Ultima ratio [10]

Ирина бросилась навстречу, обняла его, заплаканная, она смотрела неуверенно. Ему казалось, что перед ним жалкая тень, неудачная копия той Ирины, которую Алик Дрючин называл женщиной с одной серьгой. Сейчас на ней вообще не было серег и выглядела она усталой и потухшей. Он так пристально смотрел на нее, что она наконец забеспокоилась, проверила пуговички на блузке, пригладила волосы. Что?

10

Последний довод (лат.).

Шибаев, подсунув под себя подушки, полулежал на громадной тахте, накрытой тонким шелковым ковром. Ныла рана, и он невольно держался рукой за грудь. Ирина сидела рядом.

– Что с тобой? – спросила она в третий или четвертый раз. – Сашенька, что с тобой? Я же вижу! Ты что-то скрываешь! – Она всматривалась в него беспокойно.

– Не говори ерунды, – отвечал он, думая, что нужно было выпить обезболивающее.

– Ты не хочешь ехать со мной?

– Ира, это глупость, давать ему деньги. Ты понимаешь, что он может оказаться убийцей? Это опасно, да еще и в таком месте.

– Ты сам говорил, что убийцы не бывают шантажистами!

– Как правило. Но бывают исключения.

Она заплакала.

– Если ты не хочешь ехать…

– Я поеду, но думаю, это глупость.

– А что же делать?

– Я бы позвонил Астахову.

– Да он ненавидит меня, твой Астахов! Он считает, что я убийца! Если запись попадет к нему в руки…

– Ну и что? Тебе так важно, что он о тебе подумает?

– Но это же мотив, как ты не понимаешь? Он сразу решит, что Толю убил…

– Я?

– Или мы вместе!

– Ира, все не так просто. Существуют улики, доказательства… Ты ставишь все с ног на голову.

– Алиби! – воскликнула она. – У тебя есть алиби на вечер девятого ноября?

– Нет у меня алиби. Но это не меняет дела. Возможно, он убийца. Убийца и шантажист.

– Может, Толя сам позвал его или они были знакомы…

– Может. Меня позвал, его позвал… Ты понимаешь, что унести видеокамеру он мог только в одном случае – если был там в вечер убийства. До моего прихода твой муж смотрел запись с «верхней» видеокамеры, и я ее забрал. А «нижней» там уже не было. Я не мог проглядеть – там ее действительно не было, иначе при обыске ее нашли бы. Значит, тот, у кого она сейчас, был там в тот вечер, возможно, до убийства. Вот об этом нужно рассказать Астахову. Речь идет о преступлении, тут уже не до репутации.