Танец отражений

— Тебе сказали, что нашли пустую криокамеру, верно? — догадался Марк.

— Угу.

— Когда?

— Пару дней назад. С тех пор я все думал об этом. Нехорошо.

— Не очень. — Марк помедлил. Айвена в темноте трясло. — Хочешь… отправиться домой и лечь в кровать? — Я-то хочу.

— Теперь мне ни за что в гору не подняться, — пожал плечами Айвен.

— Я дам тебе руку. Или подставлю плечо.

— … Ладно.

Это потребовало некоторых усилий, но он поднял нетвердо стоящего Айвена на ноги, и они двинулись обратно, по круто забиравшему вверх саду. Марк не знал, что за милосердный СБшный ангел-хранитель сообщил о них, но наверху их встретила не мать Айвена, а его тетя.

— Он, гм… — Марк был не уверен, что сказать. Айвен затуманенным взором озирался вокруг.

— Вижу, — ответила графиня.

— Мы можем дать оруженосца, чтобы отвезти его домой? — Айвен обмяк, и у Марка подогнулись колени. — А лучше двоих.

— Да. — Графиня коснулась декоративной комм-броши на лифе платья. — Пим?…

Так Айвен был сдан с рук, и Марк вздохнул с облегчением. Облегчение это переросло в неприкрытую благодарность, когда графиня заметила, что им тоже пора уезжать. Через несколько минут Пим подвел графский лимузин к подъезду, и ночное испытание подошло к концу.

Графиня, разнообразия ради, по дороге в особняк много не разговаривала. Она откинулась на спинку сиденья и измученно прикрыла глаза. Она даже ни о чем его не спросила.

В мощеном черно-белой плиткой вестибюле графиня скинула свой плащ на руки горничной и направилась налево, в библиотеку.

— Извини, Марк, я пойду. Позвоню в Имперский Госпиталь.

У нее был такой усталый вид — Наверняка они позвонили бы вам, мэм, если бы в состоянии графа произошли какие-нибудь изменения.

— Я пойду позвоню в госпиталь, — повторила она решительно. Глаза у нее заплыли до щелочек. — Иди в постель, Марк.

Марк не стал с ней спорить. И устало потащился вверх по лестнице, к коридору, ведущему к его спальне.

Перед дверью в свою комнату он остановился. Была поздняя ночь. Вестибюль пуст. Тишина огромного дома давила ему на уши. Повинуясь импульсу, он развернулся и зашагал по коридору к комнате Майлза. У двери он снова остановился. За все недели своего пребывания на Барраяре он так и не отважился сюда зайти. Его не приглашали. Он тронул старинную круглую ручку. Дверь оказалась не заперта.

Поколебавшись, он вошел и приказал свету зажечься. Это оказалась спальня, просторная, насколько позволяла старинная архитектура дома. Смежная с ней комнатка, некогда предназначавшаяся для камердинера, была много лет как переделана в отдельную ванную. На первый взгляд комната казалась почти голой: пустой, чистой и аккуратной. Должно быть, все детское барахло было упаковано и убрано на чердак в очередном припадке взрослости. Марк подозревал, что чердаки в особняке Форкосиганов должны оказаться потрясающими.

Однако след личности владельца здесь все же остался. Марк медленно прошелся по комнате, засунув руки в карманы, словно посетитель музея.

Вполне логично, что немногие хранимые здесь сувениры скорее напоминали об успехах. Майлзовский диплом Имперской Военной Академии и приказ о его производстве в офицеры были вполне обыденны, хотя было интересно, зачем вставлен в раму и повешен между ними старый электронный погодный справочник на батареях армейского образца. Коробка со старыми, вплоть до юных лет, спортивными наградами имела такой вид, словно в очень скором времени должна отправиться на чердак. Полстены занимала огромная коллекция дисков с книгами и видео, тысячи наименований. Сколько из них Майлз на самом деле прочел? Любопытствуя, он вынул из держателя на ближайшей стене ручной считыватель и проверил наугад три диска. На каждом было как минимум несколько пометок или замечаний на полях — следы майлзовых размышлений. Марк оставил свои изыскания и двинулся дальше.

С одним предметом он был знаком лично. Кинжал с рукояткой «клуазонне», унаследованный Майлзом от старого генерала Петра. Марк осмелился снять его со стены и попробовать его вес и остроту. И когда же за последние два года Майлз бросил всюду таскать кинжал с собой и стал благоразумно оставлять его дома, в безопасности? Он осторожно вернул его обратно на полку, в ножны.

Одно украшение стены было личностным, ироничным и недвусмысленным: старая металлическая накладка для ноги, перекрещенная на музейный манер с форским клинком. Наполовину шутка, наполовину вызов. И то, и другое устарело. Дешевая фотокопия страницы из старинной книги была наклеена на плотную основу и помещена в дико дорогую серебряную рамку. Текст вне контекста было не понять, но, кажется, это была некая религиозная чушь до-скачковой эпохи, что-то про пилигримов, гору и город в облаках. Марк не очень понял, к чему все это: уж в религиозности Майлза никто не упрекнет. Однако эта вещь явно была для него важна.

«Кое-что здесь — не награды», догадался Марк. «А уроки.»

На прикроватном столике остался коробка с альбомом головидео-снимков. Марк сел и включил ее. Он ожидал увидеть лицо Элли Куинн, но первым появился портрет высокого, сердитого, необычайно уродливого мужчины в ливрее форкосигановского оруженосца. Сержант Ботари, отец Елены. Марк принялся пролистывать альбом. Следующей была Куинн, затем — Ботари-Джезек. Родители, разумеется. Конь Майлза, Айвен, Грегор; а потом — вереница лиц и фигур. Марк листал все быстрее, не узнавая даже трети из них. После пятидесятой физиономии он, щелкнув, остановил альбом.

Марк устало потер лицо. Это не человек, это толпа. Верно. Он сидел сгорбленный и страдающий, спрятав лицо в ладони и уперев локти в колени. Нет. Я не Майлз.

Комм-пульт Майлза оказался защищенным никоим образом не меньше, чем графский пульт в библиотеке. Марк обошел его, разглядывая, но не касаясь; руки он снова засунул глубоко в карманы. Пальцы нащупали смятые цветочки Карин Куделки.

Он вытащил их и расправил на ладони. Затем в порыве досады смял другой рукой и швырнул на пол. Не прошло и минуты, как он уже на четвереньках собирал с ковра выброшенные и рассыпавшиеся комочки. Должно быть, я спятил. Стоя на коленях на полу, он разрыдался.

В отличие от бедолаги Айвена, его страдания никто не прервал, за что он был глубоко благодарен. Мысленно он извинился перед кузеном Форпатрилом: «Прости, прости…» — хотя шансы, вспомнит Айвен к утру хоть что-то про его незваное появление или нет, были равными. Он сглотнул, восстанавливая дыхание; голова у него ужасно болела.

Десятиминутная задержка внизу у Бхарапутры имела решающее значение. Будь они на десять минут проворнее, дендарийцы вернулись бы к десантному катеру до того, как бхарапутряне получили возможность его подорвать, и будущее свернуло бы в другую колею. В его жизни были тысячи десятиминутных интервалов, миновавшие незамеченными и безо всяких последствий. Но эти десять минут превратили его из потенциального героя в вечное ничтожество. И он никогда не сможет наверстать это мгновение.

Так не в этом ли талант командира: распознать критические мгновения среди множества похожих, даже среди хаоса. Рискнуть всем и поймать золотое мгновение? Майлз в высшей степени обладал этим даром своевременности. За одно это мужчины и женщины следовали за ним, складывая к его ногам всю свою веру.

Только однажды чувство времени подвело Майлза.

Нет. Он легкие надрывал, когда кричал им не останавливаться. Майлз рассчитал время практически точно. Но его роковым образом задержало чужое промедление.

Марк с трудом поднялся с пола, умыл лицо в ванной, вернулся и сел во вращающееся кресло комм-пульта. В первый слой защиты он вошел с помощью ладонного замка. Машине не очень-то понравился отпечаток его ладони: рост костей и отложения подкожного жира исказили узор до того, что он перестал опознаваться. Но не совсем — пока что: на четвертой попытке машина удовлетворилась результатами считывания и открыла для него файлы. Следующий слой функций требовал кодов доступа, которые он не знал, но ему сейчас был необходим лишь первый: конфиденциальный, или даже защищенный, комм-канал связи с СБ.