Танец отражений

Он уставился в поляризованное стекло на висящее в воздухе легкое мерцание, точно вокруг была рассеяна волшебная пыль. Теперь по этому эффекту он опознал силовой экран — шаг вперед в познании мира в сравнении с первым знакомством, когда он уперся в него головой. Он понял, что поле было военного калибра, непроницаемое для всего, начиная от вирусов и молекул газа и до… чего? Очевидно, снарядов и плазмы. Где-то здесь должен быть мощный генератор. Защита была встроена позднее, изначальная архитектура здания ее не предусматривала. Здесь была своя история… — Мы на Единении Джексона, да? — спросил он.

— Да. Что это значит для тебя?

— Опасность. Случается плохое. Что это за м'сто? — Он повел рукой.

— Клиника Дюрона.

— Да ну? И кто вы? Почему я тут?

— Мы — собственная клиника Дома Фелл. Мы выполняем для них всякого рода медицинские задачи, по необходимости.

— Дом Фелл. Оружие. — Ассоциации выстроились почти автоматически. — Биологическое оружие. — Он обвиняюще на нее воззрился.

— Иногда, — призналась она. — И биологическая защита тоже.

Был ли он солдатом Дома Фелл? Или взятым в плен вражеским солдатом? Черт, да какая армия вообще возьмет в солдаты наполовину искалеченного коротышку?

— Вам меня передал Дом Фелл?

— Нет.

— Нет? Т'к… почему я тут?

— Для нас это тоже было большой загадкой. Ты прибыл замороженным в криокамере, и, судя по всем признакам, тебя готовили в большой спешке. Контейнер был адресован мне, он был в общей доставке, а обратного адреса не было. Мы надеялись, что если мы тебя оживим, ты сможешь нам рассказать.

— Тут еще что-то.

— Да, — откровенно призналась она.

— Но ты мне н'скажешь.

— Пока нет.

— А ч-что будет, если я отсюда уйду?

Она встревожилась. — Не надо, пожалуйста. Тебя убьют.

— Снова?

Они кивнула: — Снова.

— Кто?

— Это… зависит от того, кто ты такой.

Он переменил тему разговора, а затем еще три раза заводил беседу вокруг да около, но не смог ни убеждением, ни хитростью заставить ее рассказать ему что-то о нем самом. Утомленный, он на ночь отступил — лишь затем, чтобы без сна лежать на своей койке, терзая мысленно этот вопрос, как хищник терзает тушу. Но как он эти кости не вертел, ничего хорошего не вышло, кроме студившего его мозг холодка досады. «С этим надо переспать», сказал он себе. Завтрашний день должен принести что-то новое. Каким бы его положение не было, но только не стабильным. Он ощущал это, чувствовал, будто балансирует на лезвии ножа; под ним простиралась темнота, скрывающая то ли мягкий пух, то ли заостренные колья, то ли вообще ничего — и падение должно было быть бесконечным.

* * *

После горячей ванны и лечебного массажа он не был так уж уверен в логическом обосновании происходящего. Вот упражнения, это он понимал; доктор Хризантема приволокла в кабинет Вербы велотренажер, предоставив ему возможность самому вымотаться почти до потери сознания. Все болезненное должно быть для него полезно. Хотя пока никаких отжиманий. Он попробовал было раз и свалился, выпучив глаза, с приглушенным воплем агонии; а разгневанная доктор Хризантема весьма твердо наорала на него за попытку делать самовольные физические упражнения.

Доктор Хризантема записала что-то и снова ушла, предоставив его на милость нежной Вербы. Сейчас он лежал, распаренный, на ее кровати, в одном лишь полотенце на бедрах, пока она проверяла состояние костно-мышечного аппарата — по всей задней стороне тела, туда и обратно. Когда массаж делала доктор Хриз, пальцы у нее были как щупы; руки Вербы ласкали. Анатомически не приспособленный для мурлыкания, он ухитрялся то и дело издавать легкий, ободрительный и признательный стон. Она дошла по его ног и ступней и двинулась в обратном направлении.

Весьма удобно вдавленный в тот момент лицом в подушку, он начал постепенно осознавать, что о готовности докладывает еще одна система его тела — впервые раз после оживления. Ну конечно, кое-что восстало из мертвых… Встало. Лицо его вспыхнуло от смеси смущения и восторга, и он как бы случайно подтянул руку, чтобы прикрыть свою физиономию. Она твой врач. Она захочет знать. Будто бы она не свела еще близкого знакомства с каждой частью его тела — внутри и снаружи! Она сейчас была чертовски к нему близка — в буквальном смысле. Но все равно он продолжал прикрываться рукой.

— Переворачивайся, — распорядилась Верба, — я пройдусь по другой стороне.

— Э-э… лучш не надо, — пробормотал он в подушку.

— А почему нет?

— Гм… помн'шь, ты просила меня сказать, не оживет ли что-то… в памяти?

— Да…

— Ну… кое-что ожило.

Последовала секунда молчания, а затем: — О! Тогда точно переворачивайся. Я должна тебя обследовать.

Он вздохнул. — Что не cдел'шь для науки…

Он перевернулся, и она стянула с него полотенце. — Такое уже случалось прежде? — спросила она.

— Нет. Перв'раз в жизни. Этой жизни.

Длинные прохладные пальцы быстро, по-медицински его ощупали. — А что, неплохо, — с воодушевлением сообщила она.

— Тебе спасибо! — радостно воздал он ей хвалу.

Она рассмеялась. Он не нуждался в подсказке памяти, чтобы понять: если женщина смеется твоим шуткам на такую тему, это добрый знак. Он попробовал нежно притянуть ее лицо к себе. «Ура науке! Посмотрим, что случится.» Он поцеловал ее. Она поцеловала его в ответ. Он растаял.

После этого и наука, и речь были на какое-то время отложены в сторону. Не говоря уж о зеленом халате и всем, что было надето под ним. Ее тело было именно таким прекрасным, каким он его себе воображал, — чистая эстетика линий и округлостей, мягкость цветка, сокровенные местечки. Его собственное тело представляло собой разительный контраст: скелетик, исчерченный отвратительными алыми шрамами.

На него нахлынуло острое осознание того, что недавно он был мертв, и он обнаружил, что целует ее — отчаянно, страстно, словно она была самой жизнью и вот так он мог овладеть этой жизнью, насытиться ею. Он не знал, враг она или друг, хорошо он поступает или нет. Но это было влажным, горячим, полным движения, а не ледяным и неподвижным; безусловно, самая большая противоположность криостазису из всех, что только можно вообразить. «Лови день». Потому что поджидает ночь, холодная и неумолимая. Этот урок словно вспышкой вырвался у него изнутри. Она широко распахнула глаза. Лишь проблемы с дыханием заставили его сбавить темп до более благоразумного и пристойного.

Собственное уродство должно было беспокоить его, но этого не было, и он спрашивал себя: почему? «Любовью занимаются с закрытыми глазами». Кто сказал ему это? Та же женщина, что произнесла: «Это не суть, это движение»? Открывать для себя тело Вербы было все равно что иметь дело с кучей разобранного оружия. Он знал, что делать, какие части подходят, а какие здесь для маскировки, но не мог вообще вспомнить, откуда он этому научился. Инструкции осталось с ним, но инструктора стерли. Такое сочетание знакомого со странным беспокоило его куда глубже, чем все, что он до этого момента успел пережить.