Танец семи вуалей
Шрифт:
Глава 22
На следующий день Эмма, еще слабая и бледная, призвала к себе мужа и объявила, что застала их с Фросей… и что нет ему прощения. Оленин не отпирался. Глупо было бы отрицать очевидное.
– Ты хотел убить ее? – вскользь осведомилась графиня.
– Что за вздор? Нет, разумеется…
– Откуда у нее пятна на шее?
– Скажи лучше, откуда твоя беременность?
– Фрося должна держать язык за зубами.
– Хорошо, я дам ей денег за молчание…
На том порешили замять скандал. Условием примирения Эмма поставила немедленный переезд в Москву. Подальше от Иды Рцбинштейн и прочих соблазнов Северной столицы. Оленин вынужден был согласиться. Тем более, что вскорости труппа Дягилева отправлялась во Францию. Значит, Ида тоже уедет…
Приступили к сборам. Тесть выделил солидную сумму на обустройство на новом месте. Эмма мечтала начать праведную жизнь, а для этого необходимо обновить все: мебель, посуду, выезд [16] и гардероб.
16
Выезд – здесь в значении «лошади с экипажем и упряжкой».
Оленин поделился горем с приятелем. Самойлович крутил ус, хохоча и подтрунивая над незадачливым повесой:
– Не повезло тебе, дружище… попался! Кто же изменяет жене в собственном доме с ее же служанкой? – Это ты меня подбил. Притащил вещи Иды… обрисовал перспективу…
– А ты и рад стараться, – ничуть не смутился отставной офицер. – Я шутил! Ты, брат, шуток не понимаешь. Может, стреляться со мной вздумал? Так давай… я не прочь.
Сверхъестественная меткость Самойловича, равно как и его наглое бесстрашие, были известны Оленину. Он не собирался испытывать судьбу.
– У тебя правая рука болит, – с напускной заботой возразил граф.
– Я левой не хуже стреляю. Ну, вызываешь меня?
– Нет. Я с друзьями не стреляюсь…
– Порядочный ты человек, Оленин! Ей-богу! Одного не пойму… чего ты на горничную набросился, удушить хотел? Боялся, она женке проболтается?
– Не трави душу, Самойлович… Сам не знаю, как это получилось. Вдруг увидел в ней, в девке той, Иду… загорелся, кровь в голову ударила…
– И не только в голову! – заливался смехом приятель.
– Ты прав… Я себя не помнил тогда. Опрокинул ее на спину, прямо в кабинете, будто сама Саломея передо мной, – начал одежду рвать… Дикость, брат! Наваждение! Целовал ее, руки заламывал, чтобы не сопротивлялась… и вдруг, – бах! – в один миг пелена с моих глаз упала. Вижу, подо мной Фрося, наша прислуга, а вовсе не Ида… тем более не Саломея. Обман! Подлог! Такая ярость меня обуяла – не поверишь, готов был зубами ее загрызть, подлюку этакую!
– Ты ж сам уговорил ее переодеться.
– В том-то и штука, – понурился граф. – Сам уговорил, а потом взглянул на нее в шароварах, с распущенными волосами… и проснулось во мне что-то темное, звериное. Всколыхнулось и поперло. Смотрю на Фросю, а вижу… Потом прозрел – нутро горит! Мочи нет терпеть! Мозги отказали, пальцы сами сомкнулись на горле плутовки. Слава Богу, жена внезапно вернулась, спасла меня от душегубства! Я ее шаги услышал, опомнился… Фрося вырвалась и убежала…
– Небось досталось тебе, дружище, от женки-то?
– А-а… – отмахнулся Оленин. – Открою тебе секрет: у нее выкидыш случился… от нервов. За доктором посылали. Много крови потеряла. Едва оклемалась… Но Фросю мне не простила. Требует переезда в Москву.
– Ты повинись перед нею, граф…
– Да уж повинился! Только вот, думаю, откуда ребеночку взяться?
Самойлович сделал вид, что усиленно размышляет.
– Вы с Эммой в разных спальных почиваете? – как будто вспомнил он. – Твоя правда, дружище…
– Я и так прикидывал, и этак… не получается.
– Не получается! – задорно подтвердил отставной офицер. – Твоей чести нанесен урон, брат. Надобно стреляться!
– Знать бы, с кем…
На самом деле Оленин меньше всего хотел дуэли из-за Эммы. Стрелок он был посредственный, страстных чувств к жене не питал и к вопросам чести относился не столь трепетно. Гораздо сильнее его волновало другое.
– Послушай, Самойлович… – придвинулся он к приятелю. – Ты мне расскажи, какая она, Ида? Ты же всюду вхож: и за кулисы, и к ней в будуар… Какая она без краски, без прически, без этих фантастических одежд?
– Такая же королева, как и на сцене. Царица грез! Искусительница. Горда, неприступна, обольстительна… ядовита. Вся в шелках, в бриллиантах, с томными иудейскими очами. Истинная Саломея! Окружена свитой поклонников… за нею хвостом – Лева Бакст. Она шьет платья по его эскизам: каждое – в единственном экземпляре…
– Я поеду за ней в Париж! – вырвалось у Оленина. – Или застрелюсь!
– Это всего лишь поза, мой друг! Жена тебе изменяет, а ты опять об Иде… Время романтических героев прошло. В окна наших особняков летят булыжники пролетариата. Проснись, граф! На нас надвигается чума. Надо успеть урвать у жизни все возможные удовольствия. Мы стоим на пороге гибели.
– Я уже погиб…
– Поезжай в Москву, остынь, успокойся. Помирись с женой. Она у тебя сладкая, как бисквит с винной пропиткой.
Оленин пропустил мимо ушей намек Самойловича.
– Я, пожалуй, тоже наведаюсь в Первопрестольную, – добавил тот, видя равнодушие графа. – Давно не бывал. Тамошние игроки не скупятся на большие ставки. Авось разбогатею. Что Фрося? Эмма ее прогнала?
– Прогонит непременно…
Каково же было удивление Оленина, когда жена заявила, что берет Фросю с собой.
– Зачем? – поразился граф. – Неужто в Москве нельзя прислугу нанять?