Танго алого мотылька

Кирстин начала приходить в себя, когда во сне почувствовала непривычные ощущения, терзавшие её тело. К своему ужасу она довольно быстро поняла, что ощущения эти исходят не снаружи, а изнутри.

Что-то двигалось в ней, лёгким зудом проходясь по животу и растягивая его. Именно на этой мысли сознание Кирстин прояснилось достаточно, чтобы понять – где именно он натянут сильнее всего.

Кирстин закричала в иррациональном ужасе, хотя в ощущении, которое она испытывала, не было боли – даже дискомфорт был достаточно слаб, и болезненное желание усилить их напугало Кирстин сильнее всего.

Она попыталась открыть глаза – но ничего не произошло. Вокруг царила темнота – или она попросту ослепла. Даже собственных век ощутить она не могла.

Страх стремительно перерастал в ужас, и Кирстин дёрнулась, силясь ощупать лицо – но тугие ремни удержали её. Руки были прочно зафиксированы над головой, а ноги широко разведены, и щиколотки уже начали затекать.

Кирстин попыталась вывернуться из ремней – желание свести ноги и избавиться от позорного зуда внутри было нестерпимым, но ничуть ей не помогло.

Ком подступил к горлу, и Кирстин всхлипнула – но слёз на щеках не ощутила.

Кирстин не была религиозна, но в эти мгновения не нашла ничего лучше, чем зашептать молитву, которой бабушка учила её, когда ей не исполнилось и шести лет.

Не к месту вспомнилось, как та умерла – и следом пришла мысль о том, что очень скоро, наверное, умрёт и она сама.

– Этого не может быть… – прошептала Кирстин.

Стремительно вспоминались день за днём все дни прошедших недель, медленно разворачиваясь назад цепочкой событий, как в дурном кино.

Кирстин думала об Охотнике. Дискомфорт, терзавший тело, не значил ничего по сравнению с той болью, которую она испытывала при мысли о своём выдуманном друге. В сравнении со смущением и растерянностью от понимания того, что Охотника не было – а если и был, то Кирстин вовсе его не знала. Она всё придумала себе сама и от осознания собственной глупости захотелось плакать ещё сильней.

– Ненавижу тебя, – прошептала она.

Кирстин теперь отчётливейшим образом понимала, что не было ни малейшего повода доверять человеку, который ей писал. Что никогда тот не рассказывал о себе, и все представления Кирстин о нём родились у неё в голове.

«Что он думал обо мне?» – родился несвоевременный вопрос.

«Ничего, – ответила тут же Кирстин сама себе. – Он смеялся надо мной».

Кулаки сами собой сжались. Кирстин чувствовала себя дурой – но поделать ничего уже не могла. Отчаяние захлестнуло с головой.

– Помогите! – крикнула она, но так тихо, что сама себе не поверила бы.

Она не знала, где находится, но уже понимала, что здесь никто не станет ей помогать.

– Пожалуйста, за меня никто не… – Кирстин запнулась, передумав договаривать. – Пожалуйста, отпустите меня!

Ответом была тишина. Только мерно жужжал инородный предмет внутри.

Кирстин обнаружила, что если не говорить, то этот предмет – с его тихим жужжанием и странным зудом – оказывается единственным, что она осязает в этой пустоте.

Мысли невольно сосредоточились на нём – и тут же Кирстин показалось, что непрошенное удовольствие становится сильней.

Она снова готова была заплакать, но не нашла слёз.

От мыслей о происходящем и тем более от ощущений, которые она чувствовала внутри, возбуждение нарастало.

Затем скрипнула дверь, и послышались шаги.

Кирстин завертела головой, но ничего не увидела.

Кто-то протёр влажным кожу на руке, и Кирстин ощутила мгновенный лёгкий укол.

Подступила тошнота, и любые ощущения покинули её.

Просыпаясь второй раз, Кирстин очень надеялась, что всё случившееся – сон. Но она по-прежнему не могла открыть глаза.

Она дёрнула руки – но те оказались так же крепко зафиксированы над головой, как в прошлый раз – или во сне.

Ноги тоже оставались широко разведены, но теперь она не чувствовала внутри себя ничего – напротив, вход поджимался сам собой от ощущения неведомо когда ставшей непривычной пустоты.

Кирстин невольно захныкала от жалости к себе – темнота и тишина навевали на неё мысли о том, что она одна, а неспособность шевельнуться лишала сил и надежд.

Она замолкла и дёрнулась ещё раз, но справиться с путами не смогла. Кирстин дёрнулась ещё и ещё – ей стремительно овладевала паника, все мысли исчезли, оставив только нестерпимое желание покинуть это место любой ценой.

«Это не могло произойти со мной!» – только и повторяла она, пока стук металлической двери о такой же металлический каркас не заставил её замереть.

Кирстин повернула голову на звук, но не увидела, как и прежде, ничего.

– Привет, – прозвучало совсем близко. Голос был мужским, не приятным и не отторгающим – просто чужим. Если бы Кирстин было с чем сравнивать, она поняла бы, что слышала множество таких же голосов – но ей никогда ещё не доводилось говорить с людьми в полной беспросветной темноте, когда звук становится твоим единственным проводником.

– Где я? – спросила наконец она и тут же ощутила чью-то шершавую руку у себя на груди. Захотелось сбросить её прочь. Кирстин дёрнулась – но не смогла. В довершение всего она поняла, что обнажена, а рука заскользила ниже к её голому животу и замерла, очертив пупок.

– Красивая девушка, – констатировал тот, кто к ней пришёл.

– Кто ты такой?

– Зови меня Мастер. Здесь не потребуется других имён.

Кирстин сглотнула.

– Мастер, – произнесла она, пробуя на вкус. Слово было не таким обидным, как господин, но всё равно навевало воспоминания о Марке Твене и неграх, трудившихся на своих «мастеров». – Что мне сделать, чтобы ты меня отпустил?

Мастер негромко рассмеялся.

– Ничего. Отсюда нет дороги назад.

– Я… – Кирстин запнулась. – Я что, останусь здесь навсегда? Это какой-то подпольный бордель?

– Ни в коем случае, – рука Мастера скользнула вверх, а голос стал строгим. Два пальца подхватили подбородок Кирстин и потянули вверх. —Ты стоишь больше, чем может заплатить самый лучший публичный дом.

Кирстин замерла, боясь поверить тому, что начинала понимать.

– Вы… – сказала она и сглотнула. – Вы собираетесь меня продать?