Тараканы в твоей голове

— Здесь так здорово. Я первый раз в Питере, жаль, мы видели город мельком, из окна автобуса.

Она шла чуть впереди, и ветерок шевелил рыжие волоски на макушке.

— Может, еще вернешься, — сказал Глеб, и она обернулась.

— Может. Скоплю денег и рвану сюда на неделю. Или на две. Хватит мне две недели, чтобы все посмотреть?

— Не знаю. Я и сам бывал только в районе Фонтанки и в Эрмитаже.

— Я бы погуляла пешком, — размечталась Саша и мягко улыбнулась сама себе. — Мама показывала мне открытки с Питером, она часто приезжала сюда в юности.

Глеб знал, что Саша недавно лишилась обоих родителей и жила у не слишком радушной тети и ее дочери, но впервые слышал ее мечтах и воспоминаниях. Это было что-то интимное, очень личное, и Глебу было тепло от того, что он стал к этому немного ближе.

— Мои родители постоянно путешествовали, — вдруг сказал он. — Они до сих пор половину года в разъездах, поэтому я рано нашел себе отдельное жилье, причем сразу в другом городе.

— Вы не ладили?

— Да не то чтобы не ладили, просто виделись не так часто, как мне бы хотелось. Зато они мне много чего рассказывали о том, что видели.

— Так это поэтому ты решил стать писателем?

Глеб пожал плечами. Он никогда особенно не задумывался о своих мотивах стать писателем. Просто это всегда в нем было, только проявлялось в разных формах.

— Вообще-то сначала я писал стихи.

Саша развернулась и пошла по тропинке спиной вперед, а ее огромные зеленые глаза, ловящие золотистый солнечный свет, смотрели на Глеба с восхищением.

— Правда? Помнишь какой-нибудь? Прочитай, пожалуйста.

Они уже достаточно далеко ушли от центра, вокруг возвышались ели, создавая иллюзию полной уединенности. Дорога шли вниз, к бассейну, имитирующему пруд. Глеб откашлялся и процитировал те строки, что больше всего отражали его состояние. Удивительно, что он вообще еще их помнил.

— Прошу тебя не надо обещаний,

Не надо слов бессмысленных и лжи.

С тобою мы и так давно на грани,

Вот-вот уже упасть на дно должны…

Он замолчал, по-новому переосмысливая давно написанные слова. Ему было лет двадцать, наверное, студент-второкурсник, которому не особо везло на любовном фронте. Он писал стихи, чтобы заполнить пустоту, а почти десять лет спустя его единственная сильная любовь перешагнула эту грань, о которой Глеб мог только писать.

— А дальше? — с искренним интересом спросила Саша. Она продолжала идти задом наперед и не видела препятствий, поэтому Глеб успел протянуть руку и удержать ее, когда ей под ногу попал крупный камень.

— Осторожнее.

Зеленые глазищи испуганно распахнулись, и Глеб в который раз удивился, какого они изумительного, такого редкого чистого цвета.

— Так чем закончилось это стихотворение? — тихо спросила Саша, продолжая цепляться за его руку.

— Прошу тебя, прошу, а в сердце мука…

Холодный разум, но в груди моей пожар!

Ты много боли причинила, но разлука

Мне нанесет решающий удар…

Дыхание вдруг начало застревать в горле, и Глеб был благодарен Саше за то, что она разжала пальцы и дала ему свободу.

— Очень красиво, — похвалила она и поспешно отвернулась. — Я вижу бассейн. Осталось немного.

Она прыжками понеслась вперед, наплевав на осторожность, и Глеб ускорил шаг, чтобы не потерять девушку из виду.

Водоем выделялся голубой кляксой на фоне ровной площадки с шезлонгами вокруг. Неподалеку были места для шашлыка, качели и лавочки, а выше, за каменной лестницей, начиналась мощеная дорога к жилым корпусам. Им повезло — у воды никого не было, и Саша бодро прошлепала к краю бассейна и потянулась.

— Вода, наверное, как парное молоко.

Глеб с сомнением покосился на нее и сел на шезлонг, поигрывая телефоном.

— В любом случае у нас не будет шанса это проверить.

— Нет?

— Совершенно точно нет, — покачал головой Глеб.

— Но можно же хотя бы пощупать, — улыбнулась Саша и легкомысленно опустилась на корточки и наклонилась к воде. Глебу была видна только ее спина и рыжий затылок, поэтому, когда Саша подозрительно покачнулась, он бросился к ней, но немного перестарался. Саша испуганно отпрянула, и Глеб пролетел мимо нее. Прямиком в бассейн.

Поднялась туча брызг. Глеб взмахнул руками, но было поздно — он уже с головой погрузился в воду. От ужаса в груди все сдавило, он попытался сделать вдох, но горло перехватило. Он заметался, не понимая, где верх, а где низ, и куда ему нужно плыть. И тут его крепко схватили за воротник и потянули вверх. Глеб судорожно открыл рот, хватая воздух, как выброшенная на берег рыба. Саша возвышалась над ним, стоя на подножке лесенки, и одной рукой держалась за ступеньку, а другой держала Глеба. Выпрямившись и придя в себя, он заметил, что вода едва достает ему до носа, и вот тогда ему стало так стыдно! Таким униженным и опозоренным он не чувствовал себя со старших классов.

— Ты в порядке? — спросила Саша сквозь с трудом сдерживаемый смех. — Раскинь руки, это поможет держать равновесие.

— Со мной все в порядке, — пробулькал Глеб, чем вызвал новый приступ уже почти истерического хохота. Саша отпустила его, и Глеб сразу же начал паниковать.

— Эй! Эй, подожди. Помоги мне выбраться!

— А я думала, писатели не тонут.

— Ты перепутала нас с чем-то не очень хорошим.

Саша пожала плечами и протянула ему руку.

— Давай уж, потерпевший.

Глеб выбрался на берег и буквально упал на шезлонг. Солнце почти село, так что высохнуть ему уже не грозило, только если не обнимать электросушилку. В любой другой ситуации “подмоченная репутация” очень разозлила бы Глеба, но он лежал и смотрел, как редкие медовые лучи просачивались сквозь еловые лапы и ласково обрисовывали тонкий женский силуэт с расплавленным золотом вместо волос. Саша, кажется, улыбалась, но ее лицо было скрыто в тени, тогда как вокруг расплывалось ослепительное сияние. И Глеб не мог сказать точно, дело лишь в ярком закате, или в ее собственном, совершенно уникальном сиянии.

— Я обещала научить тебя плавать, но не думала, что случай такой запущенный, — в шутку посетовала она.

— Я предупреждал. Теперь ты тоже мокрая.

— Это ерунда. Сейчас же август, а не ноябрь.

Она подошла ближе, и волшебный ореол вокруг нее перестал слепить глаза. Она стала почти земной, почти обычной.

Почти.

— Почему ты сразу не сказала мне все, что обо мне думаешь? — снова спросил он. — Я бы, наверное, не промолчал.

— Я же сказала. Это все уже давно не имеет значения. По крайней мере, такого, как раньше. И к тому же…