Тарзанариум Архимеда

Анатолий Петрович вошел в разгромленную комнату и молча прислонился к дверному косяку. Барбикен, лежащий на диване, казалось, не заметил его. Смирительной рубашки на нем уже не было и все его внимание было сосредоточено на Лагуте, который сидел у него в ногах и что-то быстро строчил на больших листах бумаги.

— Тут вот ведь какое дело, — говорил Владимир Андреевич слабым голосом, — я, конечно, всего не помню, но ощущения… Было ощущение какой-то — как бы это сказать? — беспроблемности, что ли. Все, что было уже забылось и не имело никакого значения. Обо всем, что должно было случиться, не имелось никакого понятия. Было только «здесь» и «сейчас». Здесь есть апельсины. Сейчас мне их нужно отобрать у соперника. Вот и все проблемы. Без комплексов.

— Ага, пробуждение памяти животного существования, — не отрываясь от бумаги, пробормотал Лагута. — Хорошо, очень хорошо.

— Чего ж хорошего, доктор? — тоскливо посмотрел на него Барбикен. — Что ж это за бредятина такая с нами случилась?

— Нервный срыв.

— Сразу и у меня, и у сына? — засомневался Владимир Андреевич.

— А что ж вы хотели, — вмешался в разговор Анатолий Петрович. — Наследственность. У вас, насколько мне известно, с матерью тоже не все в порядке было.

— Вы мою мать… — угрюмо уставился на него Барбикен. — С кем имею честь?

Капитан достал из внутреннего кармана пиджака небольшую красную книжечку, раскрыл и поднес к самому носу Владимира Андреевича. Тот прищурился и чуть ли не по слогам прочитал:

— Комитет государственной безопасности. Тресилов Анатолий Петрович. Старший следователь.

Когда дошел до фамилии, еле заметно вздрогнул. Что-то она ему напомнила. Откинулся на подушку и повторил:

— Вы мою мать… — запнулся. — Ладно, замнем. А вы быстро примчались.

— Работа такая, Владимир Андреевич. Быстрая. Тем более, что я за вашим сыном из самой Москвы ехал. И не потому, что мы его в чем-то подозревали, а потому, что несем ответственность за личную безопасность каждого участника секретных программ. Тем более, космических.

— И в сортире, извиняюсь, тоже несете ответственность?

— Вот это вы зря, — нахмурился Тресилов. — Кто знает, что случилось бы с вашей семьей, если б нас поблизости не оказалось.

— А дальше что? — тихо спросил Барбикен.

— Дальше? «Дальше» от вас зависит. Материалы, которые Андрей Владимирович с собой привез, лет на пятнадцать потянут. Но мы понимаем, что не в себе человек. Что его лечить надо. В психиатрической больнице. Долго и серьезно. Это, заметьте, второй вариант. Есть и третий. Оставить его под домашним наблюдением. Вашим, — подчеркнул Тресилов, — наблюдением. Пусть живет, как и жил, встречается, с кем и встречался, с вами о проблемах житейских советуется. А вы дневник наблюдения вести будете и, в свою очередь, с врачами советоваться. Да и мы, может, поможем, если что. Это в ваших интересах, Владимир Андреевич. И в интересах вашей семьи. Вот внучка у вас родилась. Какие гены ей передались? Как лечить, если, не дай бог, случится что с ней?

Барбикен пытался унять противную тягучую дрожь во всем теле. Голова у него и так разламывалась на части, а тут еще этот… Фамилию-то его недоброй памяти Кандуба с Алкснисом вспоминали перед смертью своей. Давно это было. Забылось, а сейчас вот вспомнилось. Этот, конечно, молодой еще, но кто знает, какие у него родственнички были. Да и организации… Родственные.

— Товарищ Тресилов, — тихо начал Владимир Андреевич и запнулся: — Или гражданин?

— Ну, зачем вы так, — укоризненно развел руками капитан.

— Хорошо, хорошо…Так вот, товарищ Тресилов, вы «Книгу джунглей» читали? Киплинга?

— Что? — не понял тот.

— Про Маугли, говорю, знаете? Или про Тарзана?

— К чему это вы?

— Ну, а все-таки?

Анатолий Петрович пожал плечами:

— Про Маугли читал. В детстве. Про Тарзана кино когда-то смотрел. Американское, кажется.

Лагута заинтересованно наблюдал за ними.

— А вы никогда не задумывались над тем, почему у нас в Союзе к одинаковому, в принципе, сюжету такое разное отношение? Одну книгу печатают, издают, а вторую почему-то пытаются и не вспоминать.

Тресилов, немного встревоженный необычным развитием разговора, решил посмотреть, что оно дальше будет.

— А, — махнул он рукой, — художественный уровень совершенно различный. Там — зарубежная классика, Киплинг. А тут… Берроуз, кажется? Тут — сплошная бульварщина.

— Угу, угу, — согласно покивал головой Барбикен. — А еще, при всей схожести судеб, главные герои абсолютно разные. Маугли — человек, так сказать, из народа. А Тарзан — лорд, буржуйская косточка.

— Ну, и это, наверное…

— Наверное. Но не главное. Не знаю, анализировал ли кто-нибудь это, или чисто интуитивно получилось, но… Дело в том… Анатолий Петрович, кажется?

Тресилов молча кивнул головой.

— Дело в том, Анатолий Петрович, что когда Маугли слился с природой, то он организовал ее, стал вожаком, сколотил, так сказать, передовой отряд из ближайшего окружения, чтобы покорять и побеждать, переиначивая джунгли на свой лад. Ничего не напоминает? Эдакий Данко, у которого в руках не пылающее сердце, а зажженная хворостина. Тарзан же хворостиной не размахивал, никого и ничего не сколачивал, а оставался одиночкой и дрался за то, что ему представлялось справедливым, имея не подчиненных, а союзников не только среди животных, но и среди, что более важно, людей. Однако, он всегда оставался одиночкой. Человеком без стаи. И без стада. То есть, если Маугли — лидер-революционер, то Тарзан — одинокий, где-то отрешенный от повседневной суеты, боец-философ. Боевая машина справедливости. И «кто ближе матери-истории ценен», я не знаю. Но, что интересно и если вы это заметили, нарицательным в большей степени становиться имя Тарзана. А не Маугли.

— Вот уж не думал, что на гременецком автозаводе такие интеллектуальные токари работают, — скривился, прищурившись, Тресилов. Словно щекой к прикладу ружья прикоснулся.

— А я по жизни не токарь, — привстал с подушки Барбикен. — В юности астрономией увлекался, потом — космонавтикой. Да и сейчас еще научно-популярную литературу да фантастику почитываю.

— Бульварщина, — снова скривился Тресилов. — Опасная, нужно сказать, бульварщина. Кто-то абсолютно верно заметил — интеллектуальный разврат. Однако, к чему же ведут все эти ваши отвлеченные размышлизмы?

— Да к тому, что я, конечно, не Маугли и, тем более, не Тарзан, но и шакалом Табаки никогда не был. Особенно не могу представить себя в этой роли по отношению к родному сыну.

— А вы можете представить себе джунгли, населенные одними Тарзанами? — тихо, очень тихо, спросил Тресилов.

— А чем они отличаются от таких же джунглей, населенных одними Маугли? — так же тихо, в тон ему, вопросом на вопрос ответил Барбикен.

Их взгляды встретились, и Лагуте внезапно показалось, что в воздухе что-то зазвенело. Он переводил взгляд с одного напряженного лица на другое и внезапно подумал о том, что его пациентом мог бы стать любой их этих двоих, таких разных и таких в чем-то похожих, людей. Все дело только в условиях создания болезни. Сам Федор Николаевич не считал себя больным ни при каких условиях. За застекленной дверью балкона лохматый, давно не стриженый, Такотан, встав на задние лапы и опершись передними на стекло, смотрел на них и все не мог понять, чем же вообще занимаются эти угрюмые, замершие посредине разгромленной комнаты, двуногие существа.