Татьяна

Эти пророчества монаха Авеля о своем царствовании и о себе хранит в самом дальнем своем душевном бронированном хранилище. Кроме него и Аликс, бремя этих знаний не несет никто. Аликс это знание понесла в своей душе чуть раньше, чем понесла во чреве своем - наследника. Сидя на полу, в келейке Паши Дивеевской, в день прославления батюшки Серафима Саровского, она от нее услышала все. И в полуобморочном состоянии шептала: Нет! Нет, не может быть, не верю...». Но, встретив его взгляд, замерла и затем спросила обычным своим голосом:

– Так что же, я рожу его, чтобы обречь... на то, что он будет убит?

– Нет, - последовал ответ, - ты родишь его на то, что он будет прославлен!

И мгновенно утихла кричащая боль в глазах его солнышка, отвердели они и даже когда взрывались потом во времена приступа кровотечений и у Бэбички, в них никогда не было отчаяния. И вообще вся она будто соткана из слов молитвы Господней: "Да будет воля Твоя...". Она ему воистину - Божий подарок. Сила, любовь, преданность, безропотность, самоотдача, ум и воля неженские и более чем женские стеснительность и незащищенность, если все эти качества слепить в одно, пронизав их друг другом, это и будет она - его женушка, его старое Солнышко", его единственная Аликс, мать его детей и их уникальный воспитатель. Как-то Алексей нечаянно подслушал разговор меж собой двух педагогов, хваливших его, что и на лету все схватывает, и вопросы по материалу задает такие, что полдня думаешь, как ответить. Все это с гордой радостью выложил матери. Ее реакция была мгновенной:

– Алешенька, Бэбичка, бегом на исповедь, а за то, что подслушал... ну, а если не нечаянно, это уже эпитимья; и за гордыньку про дар, тобой не заслуженный и который будет отнят в любой момент, коли гордыньку эту лелеять будешь.

***

"Да, а шириной кости, статью он в деда своего. И действительно после того исцеления взрослеет не по дням, а по часам. Перед фотокамерой уже не тянется вверх, чтоб выше казаться. Да и без того, когда впереди встает, бороды отцовской уже не видать. И попробуй назови его сейчас Бэбичкой, Агунюшкой или Крошкой... А в военном деле уже сейчас, безо всяких скидок штабом полка руководить в оперативно-тактической игре на карте потянет... И где бы не был всегда при нем молитвенное дыхание матери, а в письмах ее в ставку всегда только одна просьба, чтобы Бэбичка не ленился молиться. И он не ленится..." И уже начал чувствовать, что вокруг Нее идет какая-то возня, которая ее очень угнетает, хотя она не подает в этом виду.

В возня эта - вражьи козни, - так бы определил этот процесс любой сельский батюшка. Исполнители этих козней приняли окончательное решение - свести ее с ума. И самыми активными исполнителями были почти весь романовский клан, думские оратели, глаголом сердце поджигатели и прочие всякие, числом и именем - легион. Способ действия - все ее добрые дела (а других у нее не было) - выставлять за злые. Валится с ног после изнурительных дневных операций в лазарете, где работает операционной сестрой, - не более, чем реклама, врожденную застенчивость выдать за пренебрежение, нелюбовь к нынешним приемам и любовь к тишине храма - за ханжество. Каждый шаг, каждое действие обложить ядовитыми змеенышами клеветы и ненависти. После рождения Анастасии едва до помрачения не довели ее интрижки родственников, мол не может наследника родить. Едва успокоил. Когда ехал тогда с Саровских торжеств, тогда и открыл для себя по-настоящему книгу Ионы пророка. Большинство почему-то считают, что главное там - это пребывание Ионы в брюхе у кита, а главное там в другом. Напророчествовал Иона ниневитянам от имени Бога всяческих бед за их беззакония. А они взяли да покаялись. И, видя это, Бог кару отменил! А Иона еще и на Бога обиделся, получается-де, что пророк я плохой. Вот она разница человеческого тщеславия и Божией справедливости. Не может Господь допустить разорение православного царства, если подданные его каются молитвой и делом. С тех пор так и молится: "Образумь, Господи, рабов Своих, подданных Дома Матери Твоей, смени гнев на милость, дай им прозрение и покаяние как ниневитянам, отмени пророчество страшное, но да будет во всем воля Твоя. Аминь".

***

– Ну, что перестал наконец выть? Ну - молодец, молодец, хорошая собачка. А ну-ка!
– Вверх взвилась его правая рука.
– Ай да прыжок!.. Ну, куда они все пропали, Джемка? И Жилик (Жильяр - преподаватель франц. языка - Н. Б.) какой-то не такой, глаза прячет.

Наконец они пришли.

– Папа! Джой выть перестал. Папа, я хочу, чтоб в Кресты мы с дядей Григорием пошли.

– Это невозможно, Алексей, его больше нет. Его убили. Мы сейчас с его погребения.

Коробка выпала из рук, все внутри сжалось и похолодело, в ноге проснулась старая боль.

– К-как убили? Он что, на фронт ездил?

– Нет, убивают не только на фронте.

– А, а, кто, как? Как можно его убить?! Кто?! За что?!

– За то, что мы его любили. А убили наши с тобой подданные. Граждане!

– Когда ехал сюда, ты уже знал?

– Прости, знал.

– Джойка поэтому выл?

– Да.

– А перестал почему?

– Так, панихиду отслужили, погребли, сейчас он на пути к Царству Небесному, чего же выть?

– Ты накажешь убийц, папа?

– Нет. Григорию Ефимычу это не надо. А убийцам Бог воздаст.

– И ты уверен, что надо так поступить, это Его воля?

– Да.

Царевич опустил голову. Он всегда чувствовал, что его отец имеет право говорить вот так про Божью волю.

– Но все-таки, Ники, все эти михайловичи ладно, но Элла, как она могла дать убийцам телеграмму, что она приветствует их патриотический акт? Это же невозможно!

– Совершенно верно, Аликс, дорогая, это невозможно, не было телеграммы, монахиня Елизавета, вдова убитого террористами, не может одобрить убийства. Телеграмма подстроена полицией.

– Полицией?!

– Да они мне кипы подсовывали материалов о гулянках-пьянках нашего Друга (Распутин - Н.Б.), которых не было. Приходит сигнал из полиции, что он в "Яре" гуляет, а он в это время у меня сидит. А в "Яре" гуляет какой-то ряженый.

– Ох, Господи, иногда мне кажется, что наша семья в таком одиночестве.

– Нет, Аликс, мы не в одиночестве, мы - в осаде.

Она со страхом посмотрела на супруга.

– А впрочем, не совсем.
– Он, улыбаясь, показал на дверь. Там сидели Джой и Джемми.

– Забавная парочка, - тоже улыбаясь, сказала Царица, - особенно смешно, как она у него под брюхом бегает, не касаясь спиной брюха.

Джой лежал рядом с уже уснувшим хозяином, стерег его сон, готовясь уснуть самому и поскуливал, радуясь миру и тишине царившим в этой огромной замечательной конуре под названием Александровский дворец. Мир и тишина жили в каждом обитателе дворца, это Джой очень остро ощущал, вдруг вспыхнувшая непонятная тоска прошла, и ему казалось, что успокаивающие благие волны дворцовых мира и тишины должны накрыть собой всю землю и вся земля должна почувствовать какие замечательные у него хозяева, и порадоваться за него, английского спаниеля, живущего в русском дворце.

***

Когда иерей Афанасий вышел на улицу, его зашатало. Встречный удар бурного весеннего солнца Великой Субботы явился довеском к тому состоянию ошеломления, в котором он пребывал. Ему казалось сейчас, что на фоне солнечных лучей, бьющих по глазам, стоят те, кого он только что исповедовал, - бывший Царь и его семейство и это от них идет сияние. Сейчас до него дошло окончательно и выразилось в скороговорочной фразе испуганным шепотом:

– Господи помилуй, да ведь я исповедовал святое семейство.
– Никогда не предполагал, что такое случится в его иерейской жизни, и вдвойне не предполагал, что ими окажутся эти люди, сплетням про которых, ну хотя бы десятой их части, сам верил. Особенно наседал вопросами на бывшую Царицу, устроив ей форменный допрос.

"...Да, когда узнала об отречении, была потрясена...
– вдруг задумалась, уйдя в себя, он знал эту редчайшую ныне особенность у редчайших исповедников - а ну-ка, дай-ка я пороюсь в глубине своей души, пороюсь, поищу тот грех, о котором батюшка спрашивает, вернулась из "себя" с улыбкой, и вы знаете, чувствую в себе преображение и оно мне приносит радость, я стала замечать в себе смирение. Ой, Господи, помилуй, какое там смирение, но спокойствие - точно". Он вгляделся в ее глаза и действительно увидал там спокойствие. И его захотелось назвать святым.