Татьянин день

– А что эта ваша Ядя, сестра, или подруга, или приживалка?

– Школьная подруга, как родная.

– Ох и дура же вы! Как же вы могли терпеть в доме приживалку, вы вроде трудились, а она в это время блаженствовала, ничего не делала?

– Ядя помогала в доме.

– Ну не смешите, это при вашей-то маме, да еще при экономке, да еще при домработнице? Ха! Она не потела от работы.

Тот, который часто усаживается в углу и иногда подолгу сидит, - сегодня с начала допроса:

– А из ваших родственников в органах никто не работает?

– Может быть, родственников Горбатова?

– Нет, именно ваших родственников.

И вырвалось:

– Это невозможно!

– Да что ты говоришь! Ишь ты! Брезгуешь нами! А хочешь, мы тебя ...? Вот и открыла свою антисоветскую душонку! Ну, давай, говори! Высказывайся! Вот и свидетель есть! Вот мы тебя сейчас в стоячий карцер и замурыжим, чтобы не оскорбляла представителей при исполнении служебных обязанностей!

Они засмеялись.

– Так значит, здесь ваши родственники не работают и работать не могут?

Они переглянулись.

– А ведь вам в Ташкенте предлагали у нас работать! Что, тоже "невероятно"?! Брезгуете! Презираете нас! А я бы вас припер к стенке! Я бы вас заставил работать на нас, эдакую честную птичку, недотрогу! Интересно, какая бы из тебя вышла стукачка, какие доносы ты бы писала...

...сколько будет длиться это глумление, не могу больше!..

Тот, в углу, встал и вышел. Меня увели, тащусь по коридорам.

...кто первый выдумал тюрьму, зачем, почему?.. Странное лицо у этого подполковника в углу, что-то есть в его взгляде другое, не как у Соколова... Ожог - дядя... мой родной дядя... брат Мамы... Тогда давно его перевели по работе из Саратова в Москву, и Мама только в тридцать седьмом году обронила, что ее брат работает в органах, поэтому он тогда и не разрешил повидаться Дедушке даже со мной, с ребенком, и тогда же еще обронила, что когда она одна приехала к ним знакомиться, то они поносили нашу семью и, конечно, погубили и Баби, и Папу...

Подъем, села на кровати и, наверное, опять упала, и, наверное, надзирательница стучала ключом по бляхе, а сейчас трясет, сажает, а я опять валюсь, сознание уплывает...

Отбой. Допрос.

– Чего это вы шатаетесь? Почему ничего не едите, это глупо, сломаетесь. Рассказывайте, как это вы публично ругали коммунистов! Оба мужа коммунисты! И чем это они вам не угодили? Чем это вам коммунисты напоминают фашистов?

...если это написано в моей тетради - конец!..

У него в руках два листа, скрепленных в углу.

...донос... твердо знаю, что публично я этого сказать не могла...

– Этого не может быть. Я такого сказать не могла.

...жду, когда заговорит, чтобы понять, говорила ли я это действительно где, когда, кто донес...

– Это надо так поливать грязью советские песни - и кипучая, и могучая, и что - опять "не помню".
– Соколов передразнил меня.
– Что это у нас так твою память отшибло!

– Вы спрашиваете о таких эпизодах, которые забываются.

– А я вам сейчас напомню, что у вас дома в гостиной у рояля двое талантливых авторов вместе с композитором принесли вам для исполнения только что написанные ими песни, а вы и начали эти песни взахлеб разругивать!

...днем в гостиной слушали песни, стандартные, бездушные, плохие, их принесли те самые Миша Вершинин и Жорж Рублев, с которыми я познакомилась в Праге и потом была вместе в Вене, они и попросили прослушать песни, кроме меня, Яди и их троих, никого больше не было. Кто написал донос?.. Можно сойти с ума... Жорж... Миша... Они оба присутствовали в Бадене, и оттуда тоже донос...

– А ведь ваша Ядя весь ваш антисоветский текст вспомнила и подробнейшим образом изложила.

– Ядя этого сделать не могла.

...они, наверное, своих стукачей не выдают, Яди в Бадене не было, они спровоцировали ее...

– Ай, ай, ай, Ядя не могла, а вот Ядя утверждает, что при встрече с вами Трилоки передавал вам какие-то бумаги.

...бедная Ядя, она со страху уже не понимает, что говорит, она же сама читала, перечитывала журналы, которые Трилоки мне приносил, это голливудские и европейские журналы о "звездах", об искусстве, в Москве их достать ни за какие деньги невозможно, и даже Трилоки их доставал с трудом, и в тот раз, когда он вымолил познакомить его с Мамой, с Зайцем, с Ядей, принес эти журналы.

– Трилоки приносил мне журналы по искусству.

– А чего же ваша Ядя не уехала в Афганистан со своим афганцем, тогда уже разрешили браки с иностранцами, он же на ней женился?

– Вы же знаете, что в этот период я с Ядей совсем не общалась.

Соколов вскочил и стукнул по столу, на столе все подпрыгнуло.

– ...ничего она не знает, ничего не помнит... долго я буду с тобой...

Матерно выругался. У меня слез от обиды нет. Высохли.

– Все у нее честные. Все хорошие! А Охлопков пьяный орал про советское искусство, что его нет и быть не может, значит, Ядя слышала, а вы опять нет?

– Я действительно не слышала. Наверное, я была в другой комнате, и Охлопков вообще никогда не "орет", он просто громко разговаривает.

Увели.

Отбой. Допрос.

За столом вместо Соколова военный с маленькими звездочками, он и раньше заходил в комнату. Он с серо-могильным цветом лица, как и все они здесь, худой, сутулый, глаза тоже стеклянные, запавшие, длинное лицо, похож на иезуита, моложе Соколова.

– Я помощник подполковника Соколова. Моя фамилия Самарин. Подпишите протокол.

Первый протокол. Все написано не моими словами, странным языком, о том, как я ругала песни, которые принесли мне Вершинин и Рублев, что все эти "кипучие, могучие, никем не победимые" слушать невозможно, и еще много слов на тему моих антисоветских высказываний.

...на самом деле все было не так, мне стало жалко поэтов и композитора и я тактично уговаривала их отойти от стандарта, написать что-нибудь душевное, потому что песни типа "кипучая-могучая" зрители не слушают и можно уйти со сцены без единого хлопка. С чьих слов составлен протокол...