Тавриз туманный
Шрифт:
– Да, мы не этого хотели! Такая конституция нам не нужна!
– Все они еретики, подонки, шайка проходимцев с Кавказа.
– Сударь, где видано, чтобы кавказец ни с того ни с сего стал помогать тавризцу!
– Клянусь вашей головой, все это сплошной обман. Все это было сделано с целью привести в страну русских.
Несмотря на наступившие сумерки, на улицах попадались иностранки. Разодетые в легкие нарядные платья, женщины спешили навстречу царской армии.
На улице я встретил Тутунчи-оглы. Он был бледен и взволнован.
– Где ты был?
– спросил я.
–
– Кого там видел?
– Кого? Тех, кто восседал в Исламие, контрреволюционных вождей в чалмах, шпионов-сеидов, продавшихся Петербургу. Видел в тех, кто еще вчера стоял с нами плечом к плечу и кричал: "Да здравствует конституция!". Эти-то мерзавцы возмутили меня больше всего.
Мне надо было пройти мимо ворот консульства. Я не хотел расставаться с Тутунчи-оглы, не хотел лишать себя возможности провести лишний час в обществе этого серьезного юноши, одного из самых упорных, суровых и решительных бойцов революции.
– Пойдем, пойдем, проведем вместе последние часы, - сказал я, беря его под руку.
– Я никогда не забуду ни тебя, ни Гасан-агу, вас будет помнить и история революции Ирана. У меня осталось одно желание: еще раз услышать взрыв бомб, брошенных вами в контрреволюцию.
Тутунчи-оглы обнял меня. Мы расцеловались. На его глазах сверкали слезы.
Пройти мимо консульства не представляло большой опасности, мы были переодеты в костюмы английских должностных лиц, к тому же было уже достаточно темно.
На прилегающих к консульству улицах было необычайно оживленно. Здесь была открыта даже специальная лавочка для продажи царских флажков, за которыми стояла длинная очередь.
– Подходите, досточтимые, покупайте, уважаемые!
– громким голосом тянул нараспев продавец.
– Это флаги императора! Лучшее украшение дверей! Доблесть, краса мужей! Берите, торопитесь! Последние, на завтра ни одного не останется!
Я внимательно посмотрел на продавца, который казался мне знакомым.
– У этого мерзавца, - сказал Тутунчи-оглы, - при входе в медные ряды есть лавка, где он торгует косметикой, побрякушками и прочей мелочью. Сам же он числится в списках добровольцев революционной армии.
Мы прошли дальше. У ворот консульства толпились вожди контрреволюции, лазутчики, лицемеры, все те, кто, приняв царское подданство, обирал иранский народ, все сеиды и моллы.
Они стояли группами; в каждой группе, при свете фонаря, составлялись какие-то списки.
Всяк спешил протиснуться вперед, чтобы занести свое имя в списки. То и дело слышались голоса:
– Сударь, запишите и меня, вашего покорного слугу!
В одной группе составлением списка был занят Гаджи-Мир-Магомет, известный контрреволюционер, шпион царского консульства, занимавшийся гашением извести. Лицо его было мокро от пота. Один из стоявших рядом, услужливо сняв с его головы чалму, почтительно держал ее в руке.
В другой группе составлял список его брат Мир-Курбан.
– Сударь, да стану я жертвой твоих святых предков, запиши и меня в эту бумажку, - подобострастно просили его те, кто спешил перейти в царское подданство.
– Подождешь еще!
– Почему же? Чтоб погибнуть мне у твоих,
ног, ведь сам знаешь, отцы и деды наши служили при консульстве в нукерах.– Господин мой, запиши и Мешади-Неймата Казвини.
– Записал.
– Запиши и Исфаганских.
– Младший брат не будет записан.
– Зачем, ага, да перейдут на меня все твои недуги?
– Всякий, кто во дворе Энджумена бил себя в грудь и ратовал за конституцию, в списки не попадет!
– Сударь, что за клевета! Тебе отлично известно, что туда я пошел не по своей воле! Меня послали, и я подчинился.
– Об этом мы поговорим после...
– Запишите господ Васминчи.
– Сию мунуту!
– Гаджи-Саттар-Агу из Хамене...
– Записан.
– Гэвгани...
– Сейчас.
– Хиябани и братьев...
– С удовольствием!
– Фишенгчиляров...
– Нельзя!
– Почему?
– Все, кто продавал порох добровольцам, - враги ислама.
– Пусть будет оплевано лицо святых предков лжеца.
– Молчи, подлец!
– От подлеца слышу.
– Убирайся, банщик ты эдакий!
– Эй, малый, кого ты назвал банщиком?
– Тебя!
– Меня?!
– А то кого же еще!
Лица, попадавшие в список, торопливо доставали из кармана именные печати и скрепляли ими свои имена в списке.
Многие, обшарив карманы и не найдя при себе печати, в глубоком волнении окликали в толпе сыновей или братьев:
– Мамед-ага!
– кричали они.
– Беги скорей домой. Печать осталась в "гелэмдане", а "гелэмдан" в чемодане. Если и там не окажется, посмотри в стенном шкафу, а если и в стенном шкафу не найдешь, поищи за шкатулкой, что на полке, рядом с окном. Живей же, мой удалый, не мешкай... Не такие теперь времена... Умри, но выручи!..
Пройдя дальше, мы наткнулись на новую группу, которою руководил Мирза-Ага, сын Гаджи-Фараджа. Наконец, мы подошли к дверям консульства. Тут, в ожидании седоков, стояли сотни ослов, покрытых белыми попонами. Было очевидно, что в здании консульства собрались все вожди контрреволюции.
Немного спустя из консульства показался штаб контрреволюции - "герои" Исламие.
Оправляя белые чалмы, моллы садились на белых ослов.
Сын аптекаря Кязим, пройдоха из района Девечи - кебабчи Гасан, безухий Алескер и другие придерживали стремена, почтительно подсаживая священнослужителей. Моллы тронулись под звуки "салавата", а за ними последовала толпа поклонников.
С такой торжественностью они шли навстречу царской армии, спешили вручить судьбы революционного Тавриза в руки царского генерала Снарского.
Став в стороне, мы молча наблюдали это шествие. Толпа скрылась, но издали все еще доносились звуки "салавата".
Мы пошли обратно и встретили новую толпу, двигавшуюся по направлению к мосту Аджикерпи.
Мы были задумчивы. Внезапно во мне созрело решение, и я, обратившись к Тутунчи-оглы, сказал о своем намерении покинуть Тавриз.
– Обнимемся, дорогой товарищ. Кто знает, быть может, больше не увидимся. Мы покидаем Тавриз. Он теперь не наш, в руках контрреволюции.
Мы горячо поцеловались и разошлись.