Тавриз туманный

После этих объяснений я немного успокоился и принялся за свой чай, но не успел отпить и полстакана, как в чайхану вошел незнакомец лет за пятьдесят.

– Дядя Гулам-Али, новых постояльцев много?
– спросил он хозяина.

– Только один, остальных ты знаешь.

– А кто новый?

– Вот этот, братец, - ответил хозяин, указывая на меня.

Незнакомец подошел ко мне. В руках он держал большую суковатую палку и фонарь.

– Пожалуйте, племянничек, хан вас к себе требует.

Мной овладело какое-то оцепенение.

"Что нужно от меня этому бездельнику?" - подумал я.

– Не беспокойся, - нагнувшись, зашептал мне на ухо Муслим, - ничего дурного быть не может. Он думает, что ты контрабандист. В случае чего, мы здесь; пойдем к хану и переговорим с ним.

Не возразив ни слова, я поднялся и следом за пожилым мужчиной направился к жилищу хана.

При тусклом свете фонаря, осторожно ступая с камня на камень, я пошел по грязной улице.

Время от времени проводник указывал мне дорогу:

– Пожалуйте сюда, племянничек.

Улицы, прилегавшие к дому хана, были вымощены. Двор хана кишел слугами, выполнявшими самые разнообразные обязанности. Мы переходили со двора во двор. По дороге, тускло мерцая желтоватыми огоньками, поблескивали небольшие фонари. Наконец, мы взошли на террасу. У дверей ярко освещенной передней мне приказано было остановиться.

– Этого племянничка хан потребовал к себе, - сказал сопровождавший меня мужчина часовому, стоявшему у входа, и, сдав меня, удалился.

– Доложи хану, что требуемый человек доставлен, - сказал часовой молодому слуге и, повернувшись ко мне, добавил:

– Кажется, вам придется немного обождать. Хан пирует.

– Это канцелярия хана, - сказал часовой, немного погодя.
– Хан лично разбирает дела преступников.

– А какие у вас тут преступники?
– спросил я.

– Да разные бывают.

И, понизив голос, сказал с лукавой улыбкой:

– Вот скажет кто-нибудь ханской кошке или собачке, "брысь", или зашикает на цыплят, - значит, преступник. Это все ханские крестьяне.

Вошел молодой слуга и с поклоном пригласил меня к хану.

– Пожалуйте, сударь. Хан просит вас к себе.

Мы вошли, в устланную коврами переднюю. Заметив в углу сложенную рядами обувь, разулся и я, и мы перешли в огромный зал. У окна на шелковом тюфячке сидел сам хан. Рядом с ханом на другом тюфячке сидел мужчина в тонкой черной абе, оказавшийся ханским визирем. У входа, в ожидании приказаний, стояли с почтительно сложенными на груди руками слуги.

Оглядев меня быстрым взглядом, хан пригласил сесть.

Я присел у окна по другую сторону хана.

Хан приказал всем, кроме визиря и двух вооруженных слуг, покинуть зал и обратился ко мне с приветствием:

– Добро пожаловать! Рад вас видеть! Не расскажите ли, откуда изволили прибыть в наши края?

– Глубокочтимый хан, я еду из Хоя, - быстро ответил я.

– А туда без сомнения изволили прибыть из Тавриза?

Вопрос хана заставил меня насторожиться. Я решил, что он знает нас, и, не скрываясь, открыл ему правду.

– Да, вы правы, в Хой я приехал из Тавриза.

– Великолепно, - проговорил хан.
– Нет нужды спрашивать, чем вы занимались в Тавризе. Без крайней необходимости вы, конечно, не стали бы удлинять и усложнять свой путь. Ведь расстояние между Тавризом и Джульфой не так уж велико!

Я чувствовал, что мы угодили в западню, и с недоумением смотрел в лицо хану. Это был бритый, с тонкими усами, небольшого роста, бледный, худощавый мужчина лет тридцати - тридцати пяти.

Прервав минутное молчание, он заговорил опять:

– Я не враг кавказцам, вы не беспокойтесь. Мне известно, кто вы. Мой тесть Эмир Туман, бывший правитель города Хоя, известный враг революции, но я лично не противник освободительного движения, ибо оно направлено против моих кровных врагов.

– Все во власти хана!
– пробормотал я в ответ на признания хана.

– Будьте покойны, здесь вам не угрожает никакая опасность. Разбойники макинского хана также не посмеют явиться сюда; и вы, и ваши друзья можете быть на этот счет совершенно спокойны. Однако я не хотел бы, чтобы вы переходили Аракс в ближайшие ночи, сейчас Аракс многоводен... Ну, прекрасно, а теперь пожалуйте к ужину.

После ужина хан прислонился к подложенной под локоть парчовой подушке. В комнату внесли две жаровни с раскаленными углями. Затем два красивых мальчика принесли подносы с осыпанными бирюзой трубками для опиума и щипчиками.

– Приготовьте трубки!
– приказал хан.

Взяв опиум изящными щипчиками, мальчики поднесли его к раскаленным уголькам, чтобы отогреть и смягчить опийные шарики; затем вложили их в трубки и проткнули серебряными иголочками маленькое отверстие.

Одну из трубок подали Шукюр-Паша-хану, а другую визирю Мирза-Джавад-хану, затем взяв теми же щипчиками угольки, мальчики поднесли их к опийным шарикам.

Курильщики принялись с наслаждением втягивать в себя и клубами выпускать из ноздрей дым. Сверкавшие сквозь этот опьяняющий дым глаза обоих мужчин были устремлены на раскрасневшиеся от огня лица мальчиков.

Переводя взгляд с курильщиков на детей, я припомнил увеличенные фотографии этих мальчиков, висевшие в приемной комнате хана, и понял, что это - обычные во всех восточных дворцах ханские фавориты. Одного из них звали Гудратулла-хан, а другого Насрулла-хан.

Еще до начала курения хан был в состоянии опьянения. Мальчики подносили одной рукой угольки к трубкам, а другой кормили курильщиков всевозможными сластями, разложенными на скатерти.

Мне также предложили трубку, но я, поблагодарив, отказался.

Немного спустя, в комнату вошел третий мальчик с тарой в руках.

– Гусейн-Али-хан, начинай!
– приказал хан.

Настроив тару, Гусейн-Али-хан повернулся лицом к обслуживавшему хана Гудратулла-хану и запел.

Пропев четыре куплета, он обратился к свечам, горевшим в канделябрах, и продолжал пение.

Окончив пение, молодой музыкант стал переводить спетые на фарсидском языке стихи на азербайджанский язык.

"Я пленен красотой юного мальчика.

Силою усердных молитв я достиг цели и беседую с ним;