Таящийся ужас

Перед ним был пиршественный зал - огромное помещение, служившее для празднеств, совещаний и как жилье хозяину скалли. В этом зале, с его почерневшими от дыма потолочными балками, гигантскими очагами, где ревел огонь, и заставленными едой и питьем столами, нынешней ночью гремел неистовый праздник. Воины огромного роста с золотистыми бородами и дико сверкавшими глазами сидели; полулежали на грубых скамьях, ходили по залу или, развалясь, лежали на полу. Жадными глотками они пили из кожаных бурдюков и пенящихся рогов и поглощали огромные ломти ржаного хлеба и куски мяса, которые срезали с целиком зажаренных туш. Странная сцена, ибо эти дикари, их грубые крики и песни резко контрастировали с висящими на стенах предметами, сделанными руками облагороженных цивилизацией умельцев. Прекрасные ковры, сотканные норманнскими женщинами; искусно выкованное и богато украшенное оружие, что держали в руках французские и испанские вельможи; Кольчуги и шелковые ткани из Византии и земель Востока - далеко заплывали корабли-драконы. Рядом со всем этим были развешаны охотничьи трофеи, чтобы показать, что викингам покоряются не только люди, но и звери.

Нынешнее поколение едва ли смогло бы полностью осознать, что чувствовал Турлох О'Брайан, глядя на этих людей. Он видел дьяволов - людоедов, что обитают на севере и видят смысл своей жизни в том, чтобы нападать на мирных южан. Весь мир лежал перед ними, словно добыча, ожидая, что подскажет им прихоть, - выбрать и взять, схватить либо пощадить. Он смотрел, в висках билась кровь, и голова горела, словно охваченная огнем. Он ненавидел их, как может ненавидеть лишь уроженец Эрина, - их кичливое безразличие, гордость и силу, их презрение ко всем другим расам, их холодные, злые глаза, больше всего он ненавидел эти глаза, что с презрением и угрозой смотрели на мир. Ирландцы могли быть жестокими, но временами они испытывали странные порывы доброты и жалости. В натуре норманна не было места милосердию.

Зрелище этого Празднества было словно удар по лицу; недоставало только одной детали, чтобы Черный Турлох впал в полное неистовство. И это не заставило себя долго ждать. Во главе стола восседал Торфел Прекрасный, юный, спесивый, опьяненный вином и гордостью. Да, он был красив, молодой Торфел. Сложением он напоминал Турлоха, разве что был массивней, но этим сходство ограничивалось. Турлох выделялся смуглым цветом кожи даже среди смуглолицых ирландцев; Торфел отличался белизной среди народа, известного своей красотой. Его волосы и борода сверкали, словно сотканные из золота, светло-серые глаза излучали свет. А рядом… Турлох сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Мойра, принцесса из рода О`Брайанов, казалась такой чужой и одинокой здесь, среди этих гигантских белокурых мужчин и золотоволосых роскошных женщин. Она была маленькой, почти хрупкой; ее черные волосы отливали бронзой. Но кожа ее была такой же прекрасной, как у норманнов, с мягким розоватым оттенком, - в этом с ней не могли соперничать самые красивые из их женщин. От страха ее губы побелели, она сжалась, словно желая спрятаться от неистового разгула и криков. Турлох заметил, как она задрожала, когда Торфел небрежно обнял ее стан. Все покраснело и поплыло перед глазами Турлоха, он с трудом сдержался.

– Справа от него - брат Торфела, Осрик, - пробормотал он, - с другой стороны Тостиг Датчанин, что может разрубить быка пополам своим огромным мечом, - так говорят. И еще Хаяфгар, и Свейн, и Освик, и Ательстан, родом из саксов, - единственный, кого можно назвать человеком среди этой стаи морских волков. И - дьявол, кто это? Священник?

Действительно, среди беснующихся викингов, весь побелевший, безмолвно сидел священник, перебирая четки; он то и дело бросал на хрупкую девушку-ирландку во главе стола полный сострадания взгляд, Но тут внимание Турлоха привлекло другое. Сбоку, на небольшом столе красного дерева, богато украшенном резьбой, - свидетельство то что он вывезен из южных земель, - стоял Черный Человек. Значитв двое покалеченных викингов все-таки дотащили его до зала. При взгляде на статую Турлох ощутил странное потрясение; вид ее на миг успокоил, приглушил пламя ненависти. Всего лишь пять футов вышиной Сейчас она почему-то казалась намного больше. Словно бог, погруженный в размышления о вещах, недоступных пониманию смертных, людишек-насекомых, что вопят у его ног, изваяние нависло над сценой разгула. И, как раньше, взглянув на Черного Человека, Турлох почувствовал, как открылась дверь в темные глубины Вселенной и ветер что странствует среди звезд, коснулся лица. Он ждет… ждет, но чего Кто знает, может быть, его взор, миновав преграду стен; скользил все! дальше по снежным просторам, достигнув побережья. Может быть, каменные глаза статуи уловили среди черных безмолвных вод движение: пять лодок, что с каждым взмахом обмотанных тряпками весел, неслышно подплывали все ближе и ближе к острову? Но об этом Турлох Дубх знать не мог - ни о лодках, ни о тех, кто сидит в них: маленьких, темнокожих людях с загадочно-бесстрастным взглядом. Голос Торфела перекрыл шум пиршества:

– Эй, друзья!
– Все смолкли и повернулись к нему; юный повелитель морей поднялся на ноги.

– Сегодня, - прогремел он, - я справляю свадьбу!

Зал сотрясся от приветственных криков. Турлох в бессильной ярости испустил проклятие.

Торфел с грубоватой нежностью поднял девушку и поставил ее на стол.

– Разве не достойна она стать женой викинга?
– крикнул он.
– Немного застенчива, это верно; что ж, так и должно быть.

– Все ирландцы трусы!
– выкрикнул Освик.

– Это доказали тебе Клонтарф и шрам на подбородке, - вполголоса произнес Ательстан; этот укол заставил Освика скривиться и вызвал радостное гоготанье пирующих.

– Берегись, она с норовом, Торфел, - сказал Джуно, юноша с вызывающим взглядом, сидевший вместе с воинами, - у ирландок когти, как у кошек!

Торфел рассмеялся; привыкший повелевать, он был уверен в себе.

– Я научу ее покорности с помощью крепкого березового прута. Довольно. Становится поздно. Священник, обручи нас.

– Дочь моя, - с трудом поднявшись на ноги, произнес священник, - эти язычники силой привели меня сюда, чтобы справить христианские обряды в их нечистом доме. Согласна ли ты выйти за этого человека по доброй воле и без принуждения?

– Нет! Нет! О Господи, нет!
– От этого крика, полного безнадежного отчаяния, пот выступил на лбу у Турлоха.
– О Пресвятой Владыка, спаси меня! Они оторвали меня от дома - от их мечей пал брат, что спас бы меня! Этот человек увел меня, словно овцу, - словно я животное, лишенное христианской души!

– Замолчи!
– прогремел Торфел; он ударил ее по лицу, легко, но с достаточной силой, чтобы окровавить нежные губы.
– Клянусь Тором ты становишься своевольной. Я намерен обзавестись женой, и жалкое визжание капризной бабы мне не помеха. Бесстыжая девчонка, разве я не велел поженить нас по христианским обычаям, и все из-за твоих дурацких предрассудков? Смотри, как бы я не передумал и взял тебя не как жену, а как рабыню!

– Дочь моя, - прерывающимся голосом произнес священник, охваченный страхом не за себя, а за ее судьбу.
– Молю тебя, подумай! Этот человек предлагает тебе большее, чем дали бы многие другие. По крайней мере, ты будешь его законной женой.

– Верно, - проворчал Ательстан, - выходи замуж, как послушная девочка, и будь довольна своей судьбой. Немало женщин из южных земель стоят на помосте, ожидая, когда их купят.

"Что делать?" Этот вопрос, словно вихрь, пронесся в голове у Турлоха. Оставалось одно - ждать, пока не кончится церемония и Торфел удалится со своей невестой. Потом как-нибудь выкрасть ее. А затем, - но так далеко он не смел загадывать… Он сделал все, что мог, и сделает все, на что способен. Он вынужден был действовать в одиночку; отверженный лишен друзей, даже среди таких же отверженных. Нечего и думать о том, чтобы как-нибудь дать знать Мойре, что он здесь. Ей придется пройти через мучительный обряд венчания без малейшей надежды на освобождение, надежды, которая дала бы ей силы, если бы Мойра знала, что она не одна в стане врагов. Машинально его взгляд скользнул по статуе, бесстрастно возвышавшейся над происходящим в зале. У ног ее старое столкнулось с новым - язычество с христианством, но даже тогда Турлох ощутил, что для Черного Человека и то и другое - одинаково молодо.

Слышали ли в этот миг каменные уши, как скребут по песку берега днища незнакомых лодок, как погружается в тело нож, неожиданно возникший из ночного мрака, и всхлипывающий звук, что издает человек, падая с перерезанным горлом? Те, что собрались в скалли, слышали лишь самих себя, а снаружи, у костра, продолжали горланить песни, не чувствуя, как смерть бесшумно тянет свои щупальца все ближе и ближе, смыкая кольцо.

– Хватит!
– крикнул Торфел.
– Перебирай четки и бормочи свои заклинания, священник! А ты, наглая девка, сейчас станешь моей женой; иди сюда!

Он стащил девушку со стола и поставил перед собой. Она вырвалась из его рук, сверкнув глазами. Горячая ирландская кровь словно воспламенила ее.

– Ты, желтоволосая свинья, - вскричала она - неужели ты думаешь, что принцесса Ирландии, у которой в жилах течет кровь Бриана, будет сидеть в доме варвара и растить белобрысых зверенышей северного разбойника? Нет, никогда я не выйду за тебя!

– Тогда возьму тебя как рабыню, - прорычал он, хватая ее за запястье.

– Не будет по-твоему, свинья!
– воскликнула девушка с неистовым торжеством, заставившим ее забыть о страхе. Молниеносным движением она выхватила у него из-за пояса кинжал и, прежде чем он успел схватить ее, вонзила клинок себе в сердце. Священник издал крики, будто сам только что испытал этот удар, и, выпрыгнув вперед, подхватил ее падающее тело.