Тайфун

Ужин оказался весьма скромным — тарелка соленых овощей и вареные крабы, но рис был сварен отменно, так ароматно и вкусно, что делал трапезу чуть ли не роскошным пиршеством. Тхань ел не спеша, с удовольствием и слушал Диеу, который рассказывал про местную жизнь, не забывая угощать гостя:

— Ешьте, пожалуйста, не стесняйтесь! Мы рады вам от всей души, и я, и брат мой Хой.

Тхань наконец насытился, положил на тарелку палочки и в хорошем настроении встал из-за стола. Сколько он ездит по деревням с проверками да ревизиями, но сегодня чуть не в первый раз поел с таким удовольствием. Видно, что Диеу и его жена — хорошие люди.

Крестьяне, пришедшие на собрание, заполнили все три комнаты правления кооператива и толпились даже на дворе. Многие явились с женами, детьми, друзьями, родственниками. Были здесь и люди, еще не вступившие в кооператив. Как только Тхань вошел, десятки глаз с любопытством устремились на него, — в этих взглядах чувствовалась холодная настороженность. Тхань понял, что разговор будет не из легких, однако ему стало спокойнее, когда он увидел в толпе Тиепа и Выонга — все-таки рядом свои парни. Сестры Нян и Ай тоже пришли и сидели в темном углу вместе с молодыми женщинами и девушками. Тхань расположился у фонаря, ярко освещавшего середину комнаты, спросил о делах и здоровье сидевших возле стола и перешел к делу. Он начал с разъяснения аграрной политики государства на данном этапе. Особо подчеркнул важность мероприятий по закупке излишков продовольствия в деревне. Коротко, но убедительно говорил он о долге крестьян в осуществлении социалистической индустриализации, о значении сплоченности рабочих и крестьян ради общего дела. Для рядового статистика он выступал просто здорово.

Крестьяне сидели в строгих позах, будто на службе в церкви. Тишина царила мертвая, даже дети, ничего, конечно, не понимавшие из слов взрослого дяди, и те не шалили, как обычно бывало на подобных общих собраниях. Однако именно тишина все сильнее беспокоила Тханя — нельзя было понять, как народ воспринимает его слова, и будет ли прок от его красноречия. Тхань кончил, но ждать ответа пришлось довольно долго. Крестьяне зашевелились, начали подталкивать друг друга, но никто не решался заговорить. Нгат и его приятель Кан, прятавшиеся в задних рядах, потратили немало сил, чтобы лестью или угрозами восстановить крестьян против народной власти. Тхань с интересом смотрел на сидевшего впереди всех старика со странным прозвищем Три Плошки. Старик был очень стар, лет девяноста, высок и костист, с бритой головой. Никогда прежде на собраниях его не было видно, а сегодня уселся впереди всех, сгорбившись, словно на плечи ему давила большая вязанка дров. Он жевал бетель, озирался по сторонам, и в его детских от старости глазах светилось наивное любопытство, словно перед ним происходило сказочное представление.

Тхань во второй раз спросил, кто будет выступать, но ответом ему было только приглушенное шушуканье.

— Если что-нибудь непонятно, — нетерпеливо заговорил Тхань, — я могу разъяснить. Ведь решения правительства в области аграрной политики нужно хорошо усвоить. Прошу вас…

Покашливание и возня только усилились. Наконец поднялся молодой парень.

— Вот что хочу спросить: почему это мы, кто выращивает рис, должны чуть не целиком его продавать. По сельхозналогу мы все здесь чисты, а излишки хотим — продаем, хотим — сами едим. Вы же нам говорите о свободе, а сами принуждаете!

Тхань кивал головой, словно поощряя парня продолжать, но парень сел на свое место.

— Вы задали интересный вопрос, — сказал Тхань. — После выступления других товарищей я обязательно отвечу. Кто еще что скажет?

Поднялся крестьянин, сидевший недалеко от стола.

— Я тоже кое-чего не понимаю. Государственная цена на рис такая низкая, что мы не хотим продавать своим горбом заработанное. Вот вы говорите: рабочие трудятся, не щадя себя. А мы, крестьяне, даром что ли рис получаем? Почему тогда должны продавать его по цене, которая нас не устраивает? Вы, кадровые работники, вроде как заботитесь о нашем благе, а откуда оно, благо, возьмется, если рис продавать за бесценок?

Вопросы посыпались градом. Тхань только поспевал отвечать. Старался говорить обстоятельно, чтобы всем было ясно. Он растолковывал связь между производством риса и изготовлением тканей, говорил, что если у рабочих будут овощи, то крестьяне получат плуги. Разбирал, как влияет сельскохозяйственное производство на работу металлургического комбината в Тхайнгуене…

Резкий голос из темного угла комнаты прервал его:

— Говори-говори, парень, да только мы тебе не поверим. Ты знаешь одно, а мы другое.

Тхань опешил и только собрался было ответить, как заговорил Нгат:

— С семнадцати килограмм в месяц на едока много не напашешь. При такой еде на будущий год вы от нас вообще ничего по своим планам не получите.

Тхань хорошо понимал, что собрание подошло к решительному моменту, — тут бы только не сорваться! Надо говорить, опираясь на конкретные факты, которые дойдут до малограмотных слушателей.

— Уважаемые граждане, — спокойно ответил он, — семнадцать килограммов на едока — это ведь в среднем. Другими словами — и на взрослого и на грудного младенца. Значит, на работающего придется килограммов двадцать с лишним, детям — и семи-восьми хватит. Вы питаетесь лучше кадровых работников и многих трудящихся, которые зачастую получают всего по тринадцать килограммов в месяц…

Насмешливый голос с места перебил Тханя:

— А у кадровых работников желудок-то не больше апельсина, а кишки — тоньше рисовой соломы. Где им справиться с нашей крестьянской нормой. Вот нам так не меньше килограмма в день требуется. Не веришь — спроси у старика Три Плошки, он тебе подтвердит.

Старик сидел с широко раскрытыми глазами и, чавкая, жевал бетель. Сосед наклонился к его уху и крикнул:

— Правда ведь, дедушка? Скажи!

— Что сказать, какую такую правду?

— Что ты за один присест три плошки риса съедаешь и еще голодный остаешься?!

— Три плошки, четыре плошки, чтоб вас черти к себе забрали, — неожиданно сердито заговорил старик. — Правда, что три плошки съем и еще хочется. Но спрошу я вас, односельчане, кто здесь силой со мной сравнится? А я покрепче буйвола, что был у старосты Хи в давнее время. Помнится, этот буйвол с первой же борозды норовил удрать, а я его заставил и эту пройти, и вторую, и все поле. Когда пахать кончали, он еле на ногах стоял, а мне хоть бы что — давай еще поле, вспашу и его. Этот буйвол меня потом бояться стал. А все почему — потому что меньше трех плошек в обед не ем. Если жена меньше подаст, сейчас ей подзатыльник.

Старик тяжело поднялся на ноги и оглядел собравшихся.

— А теперь на вас смотреть противно, как вы работаете. Унесете с поля несколько снопов — и все, выдохлись. Сами и решайте, нужны вам три плошки риса в обед или нет!

Все расхохотались. Сердито посмотрев на смеющихся, старик сплюнул и, громко стуча палкой об пол, пошел из комнаты. По реакции крестьян Тхань понял, что речь старика оказала решающее воздействие на настроение собрания. Старик был прав: чтобы работать, как он в молодости, питаться нужно как следует. Но Тханя поджидал еще один коварный удар.

Встал и попросил слова Диеу. Тханя поразила перемена, произошедшая с улыбчивым хозяином, который недавно так любезно угощал своего гостя.

— Товарищ кадровый работник, — насмешливо заговорил Диеу, — я тоже хочу кое-что сообщить народу. Вот вы здесь разъясняете нашим крестьянам, что нужно потуже затянуть пояса, есть поменьше ради вашей индустриализации. Она, наверно, и в самом деле нужна, но только почему за наш счет? Ведь даже вы, кадровые работники, не сеете, не пашете, а поесть любите. Я, к примеру, теперь хорошо знаю, что для вашего прокорма граммов семьсот — восемьсот риса зараз нужно. И вы его съедите, как у меня дома, и даже зернышка ее оставите. Вся ваша работа — за столом сидеть да бумажки писать, а мы чуть не круглый год в поле, вот и подумайте, хватит ли нам этих семнадцати килограмм на едока!