Тайфун

До чего же сильны все-таки пережитки в сознании людей! После выполнения плана поставок риса государству кое-кто в деревне начал болтать, что весь рис выгребли до последнего зернышка, отдали ненасытному государству, нечем, мол, гостя угостить, нечего в доме на зуб положить. Но очень скоро пошли свадьбы, поминки умерших, празднования по поводу назначения на должность, и обязательно с богатым застольем.

Получил небольшую должность и Тан, племянник церковного старосты Хапа. Это почетное родство и заставило супругов Тан устроить самый богатый в это лето пир. За десять дней до него Сык начал обегать дворы и приглашать должностных лиц деревни на угощение. Сил и денег было потрачено немало, и стол получился на славу. Удалось и вина достать сколько нужно: за день до празднества торговка Тап послала к Тану двух своих дочерей с огромным фаянсовым кувшином, в котором был самогон. Правда, народный комитет уезда запретил забивать свиней. Каждый, кто по старому обычаю — «сам растил, сам и съем» — собирался забить свой скот, должен был теперь платить налог. Тайный убой скота сделался невозможным — все в деревне знали, у кого какая есть живность, и обязательно находился кто-нибудь, кто сообщал властям о попытках нарушить постановление. Но Хап был человек сообразительный. Он посоветовал Тану заменить свинину собачатиной. И дешевле выйдет, и почти так же вкусно. И никто не запретит забить несколько собак, тем более что местный медицинский работник даже рекомендовал убивать собак во время летнего зноя во избежание заболевания животных бешенством.

В назначенный день начали прибывать гости. Среди них были и жители соседних деревень. Издавна ведется, что хозяин больше волнуется и переживает в такой день, чем его гости. Самое, пожалуй, сложное — рассадить гостей с соблюдением занимаемого каждым общественного положения. Если хозяину это удалось, честь ему и хвала, но горе ему, если не сумел всем угодить, — даже самое роскошное угощение его не спасет. Такой неудачник не приобретет ничего, а может еще и потерять то, что имел.

У Тана большой дом в пять комнат с пристройкой-кухней, сооруженной из толстого бамбука и крытой соломой, где и шла стряпня. Оттуда доносился пряный запах калгана, разных соусов, жареного мяса. Все пять комнат были чисто прибраны. Для почетных гостей у столов расставлены скамьи получше и повыше, для всех прочих — какие-нибудь, было бы на что сесть. Хотя основное мясо на столе собачатина, но на верхнем его конце будет и свинина, пожаренная на вертеле, и свиной паштет, и даже говядина, жаренная и томленная в разных соках. Ну а гостям попроще — никакого разнообразия, никаких деликатесов.

Было жарко, топилась печь на кухне, и в доме просто нечем было дышать. В раскаленном воздухе воняло пригоревшим мясом. Люди сновали из кухни в дом и обратно, сталкивались и переругивались. Стучали о кухонные доски ножи, слышался звон посуды, ворчливые голоса — хозяева поторапливали поваров. Гостей в доме становилось все больше, а зной — все нестерпимее. По лицам и спинам людей струился пот. Осоловевшие от жары гости в нетерпении ждали, когда же начнут подавать на стол угощение, но дело затягивалось, потому что мясо еще не было готово.

Тан бегал из комнаты в комнату, из своего дома к Хапу и назад, всем мешал и страшно волновался. Одолженная у кого-то праздничная головная повязка сбилась набок, но Тан этого не замечал. Он чувствовал только, что эта проклятая повязка сжимает ему лоб, словно железный обруч, и вызывает сильнейший зуд. Из-за немыслимой жары Тан расстегнул короткий сюртук с пятью блестящими пуговицами, но и это не помогло: взмыленный Тан не успевал поздороваться с гостями, сказать им нужные вежливые слова и терялся еще больше. Плохо ему пришлось бы, если бы не Хап. Опытный в таких делах — за тридцать лет пребывания в должности церковного старосты всему научился — он встречал гостей с изысканной любезностью, всем оказывал ровно столько внимания, сколько каждый из гостей заслуживал, всем говорил пару-другую приятных слов, принимал подарки, предназначенные для хозяина, каждому указывал его место за столом.

Наконец все гости расселись, и Хап вытолкнул Тана вперед. Тот от волнения и испуга еле стоял на ногах. Впервые в его доме было так много людей. Говорить он просто не мог, и тогда его заменил Хап.

— Многоуважаемые наши гости! Сегодня у нас с Таном самый счастливый день в жизни, — тут Хап замолчал и часто-часто заморгал, словно не в силах вынести нахлынувшее волнение. Потом вроде как оправился и, не вдаваясь в подробности, которые для него не имели никакого значения, продолжил: — И мы просим вас, дорогие гости, отведать нашего скромного угощения и присоединиться к нашей радости…

— Не надо скромничать! — загалдели вежливые гости.

Но тут Хап поднял руку и уже другим тоном добавил:

— А еще я рассчитываю в кругу старых друзей обсудить важные для нашей жизни вопросы.

После этих слов гости, как по команде, склонились над столом. Между тем Тан исчез на кухне. И тишину, воцарившуюся на мгновение во всех комнатах, нарушали только бульканье самогона, наливаемого в чашки, причмокивание и чавканье множества жадных ртов. Лишь после того, как гости немного утолили голод и жажду, началась застольная беседа. Гости принялись нахваливать угощение, сравнивая поданные им блюда с теми, что они вкушали в других домах. Самогон продолжал литься, общий разговор распался и превратился в обычный шум, в котором все чаще слышались голоса, выражавшие недовольство нынешними временами и трудностями. Говорили, что раньше легче было добыть деньги, заработать на жизнь. Потом перешли на личности: одного хвалили, другого ругали, разумеется, за глаза. Когда застолье только началось, можно было подумать, что за столом собрались одни родственники или близкие друзья, — так все были благожелательны друг к другу, внимательны и изысканно вежливы. Однако после нескольких чашек самогона эти родственники и друзья быстренько превратились в смертельных врагов, которые не то что за одним столом, на одной земле не могут ужиться. Обстановка заметно накалялась — взгляды стали настороженными, сосед ожидал от соседа какой-нибудь пакости и размышлял, как на нее ответить.

До поры до времени Хап умело гасил вспышки раздражения и ненависти. Тем не менее взрыв назревал и наконец произошел — поссорились церковные музыканты, которых Тан пригласил на пиршество для увеселения гостей.

По мере того, как пустел стол, гости понемногу расходились, и вскоре в доме, кроме хозяина, остались только Ням, Хап, Нгат и еще несколько человек. И началась деловая беседа.

Хап подмигнул Нгату, и тот подсел к Няму.

— Послушай, дружище! Вы уже собрали деньги на ремонт барабанов?

Деревенский староста был мертвецки пьян и, бессмысленно поглядев на собеседника, невнятно пробурчал:

— А что… барабаны? Барабаны как барабаны… обтянем… поиграем… всегда пожалуйста…

— Я не про то. Деньги собрали, я спрашиваю?

Старый Ням с трудом выпрямился.

— Полно у нас денег, но у тебя больше, ты богатенький. И чего ты волнуешься?

Нгат продолжал подзуживать пьяного:

— Слышишь, Ням! Собери-ка церковных музыкантов и ступай к административному комитету, сыграйте у них на дворе что-нибудь веселенькое, а то им жить скучно. Сделаешь?

При упоминании об административном комитете старик насторожился, но, поняв, что речь идет о чем-то веселом, переспросил:

— Комитет, говоришь, веселить? А зачем?

Нгат наклонился к Няму и прокричал ему на ухо, как глухому:

— Порадовать начальство музыкой, вот зачем! Ну так пойдешь?

Старик хитро прищурился и вдруг расплылся в ухмылке:

— А что? Почему не пойти? Это же наша власть, народная! Отчего не выразить им наше уважение?!

Он встал и, сильно шатаясь, побрел к выходу. Дочь, поджидавшая Няма в переулке, подхватила его под руки и повела домой, ворча, что, стоит папаше оказаться в гостях, так он непременно нахлещется допьяна.

После ухода Няма никто уже больше не шутил.

— Наверху недовольны нашей работой, — без обиняков заговорил Нгат. — Утверждают, что мы с вами стараемся плохо. Ничем не могли помешать во время уборки урожая, никак не воспрепятствовали тому, чтобы государство выполнило свои планы по закупке риса. Получается, что народ больше слушает их, а не нас, тянется за ними, а не за нами.

Нгат замолчал, словно раздумывая. Воспользовавшись этим, тетушка Лак выпалила:

— Да ерунда это! Мы свое все равно возьмем, не сегодня — так завтра!

Хап сердито оборвал ее:

— Ерунда — это то, что ты говоришь! А то, что происходит в деревне, — это и серьезно и опасно. Они заигрывают с народом, пытаются увлечь за собой, и наши поражения — это их победы. Если народ перейдет на их сторону, наступит день, когда всем нам выпустят кишки, и никто за нас не заступится… Нгат все говорит правильно! Нет у нас никаких успехов, одни поражения: уборка и сдача риса прошли нормально, ни один кооператив не развалился, наоборот, все стали крепче. Конечно, тут главный виновник — Тиеп. Слов нет, он парень неглупый, но и наши головы не пустые. Слушайте внимательно! Сейчас кооперативы пересаживают рассаду риса и строят плотину на побережье. Помешать строительству мы не в силах, но затянуть пересадку рассады можем. Верующие должны услыхать наш призыв сидеть дома и не выходить на полевые работы! Спросите, по какой причине?! Религиозный праздник! У нашего оркестра в наличии двадцать восемь малых и два больших барабана, другие инструменты тоже есть…