Тайгастрой

— Постой! — остановил его Журба. — Я не видел тебя месяца три...

— Сейчас не могу.

— Одно слово: успешно?

— Успешно!

Планируя строительство таежного металлургического гиганта, работники ВСНХ видели рудничную сырьевую базу для завода в богатой уральской руде. Считалось, что принцип маятника (уральская руда перебрасывается на Тайгакомбинат, а таежный уголь в том же эшелоне — на Урал) даст наиболее рациональное использование природных богатств. Гребенников, объездивший округу по совету секретаря райкома Чотыша, и Бунчужный, познакомившийся с данными предварительных разведок, хотели доказать, что перевозка уральской руды — дело хлопотное, что уральская руда не единственный источник питания комбината, что местные руды, хотя и уступают уральским по содержанию железа, должны занять основное место в балансе сырья для Тайгакомбината. Добыча и транспортировка местных руд могли обойтись во много раз дешевле, руда лежала под рукой — в Темир-Тау, на Таштаголе, в Одра-Баше, в районе Абакана. Оборудование рудников, создание на этой базе своих обогатительных фабрик дало бы возможность с каждым разом полнее использовать местные богатства, оживить районы, освободить комбинат от дальних перевозок. Над этой проблемой использования местных железных и других руд, при местном коксующемся угле, группа тайгастроевцев работала пока без лишней огласки, чтобы не вызвать сопротивления со стороны Копейкина и других, продолжавших вести двурушническую политику.

Работу по разведке ископаемых Горной Шории и Хакассии поручили группе геологов, прикрепив к ней Абаканова. Группа надолго отрывалась от базы. Короткие весточки, получаемые из глубины, не удовлетворяли ни Гребенникова, ни Журбу, ни Бунчужного, и приезд инженера обрадовал тайгастроевцев.

— Так, значит, есть основания считать, что задачу решим? — спросил Журба.

— Есть!

— Нам бы обработать материал, экономически обосновать. Тогда — и к Орджоникидзе. Уверен, что Серго поддержит. Поддержат, думаю, и в СНК, и в ЦК, — заявил Гребенников.

— Как же ты там? — допытывался Журба, вспоминая суровые месяцы двадцать девятого года.

— Не привыкать! Ну, прошу извинения. Я пошел. До завтра, Николай!

— Куда так торопишься?

— К Грибову. И Радузеву.

— А к блондинке?.. — сорвалось у Журбы.

Абаканов нахмурился.

— Так завтра жду тебя, слышишь?

— Слышу.

Абаканов ушел.

— Садись. Чай пить будешь?

— Не откажусь. Я только что с Алаканского завода.

— Ну, что там?

— Переизбрали секретаря парторганизации.

— Кто теперь?

— Дородных.

Принесли чай.

Гребенников был по-домашнему, в сером свитере, широких лыжных брюках. Перед приходом Журбы он лежал на тахте, волосы его взъерошились. Жил он на Верхней колонии в скромной двухкомнатной квартирке, куда являлся точно в гостиницу — переночевать.

— Слушай, Николай. Меня начинают беспокоить кадры. Кадры будущих эксплуатационников. Помнишь, я рассказывал тебе: Серго еще год назад поднимал этот вопрос, а я отмахивался. Теперь дело придвинулось впритык. Я вижу себя в роли директора комбината и начальника строительства второй очереди, а тебя — в роли секретаря парткома действующего металлургического комбината и стройплощадки. С кем будем работать? Нам, конечно, помогут людьми. Урал, Украина дадут инженеров, мастеров, сталеваров, горновых, вальцовщиков. Но они физически не смогут справиться. Этого будет мало.

— Готовить технологов сейчас, когда люди по горло заняты строительством? Набирать людей со стороны и обучать эксплуатации агрегатов, не привлекая к строительству? Нет! Надо искать какие-то иные формы подготовки кадров.

Раздался телефонный звонок, Гребенников снял трубку.

— Что-нибудь срочное? Приходите. Знаете, где живу?

— Кто это? — спросил Журба, когда Гребенников закончил разговор.

— Шарль Буше. Просит аудиенции.

Минут через двадцать прозвучал робкий звонок.

— Вежливый звоночек... — пошутил Журба.

Гребенников пошел навстречу.

— Раздевайтесь. Вот вешалка.

Прошли в комнату. Обстановка здесь была отнюдь не кабинетная; скорее всего это была спальня, спальня холостяка, в которой для удобства хозяина все находилось под рукой: библиотека, шкаф с продуктами, низкий столик, за которым можно работать, не сходя с тахты.

— Садитесь, господин Буше. Чем могу служить?

Буше сел в кресло.

— Секретарь партийного комитета уже знает, я говорил с ним. Прошу извинить, что буду повторяться. Срок моего контракта близится к концу. Меня отзывает фирма. Как ее служащий я обязан подчиниться.

— Что вас смущает? — спросил Гребенников.

— Я не хочу уезжать. Больше того: я хочу порвать со своей фирмой. Хочу остаться в России. В Советском Союзе. Больше того: я решил принять советское подданство и навсегда связать свою жизнь с вашей. С жизнью советского народа.

Гребенников поднялся со стула и прошелся по комнате.

— Это решение или, так сказать, платоническое желание?

— Решение. Окончательное. Выношенное.

— Что ж... Могу от души приветствовать.

— Только я не знаю, что надо делать. Как оформить, узаконить. Товарищ Журба дал ряд советов. Хочу послушать и вас. Вопрос сложный.

— Что вас привело к такому решению?

— Трудно сформулировать. Многое привело. Жизнь привела. Люди. Факты.

— Слишком расплывчато.

— Верно. Но я не могу найти формулу. Психологию человека в формулу не уложишь. Я ощутил волю вашего народа, собранную в единый пучок, почувствовал целеустремленность людей, понял их мечту о счастье. Я вижу, как ведут ваши руководители народ к великой цели. Как логично, закономерно развивается жизнь. И мне захотелось стать частицей вашего народа, захотелось, чтобы моей судьбой распоряжались не случайные капризы судьбы, не случайные в политике люди, а люди, у которых такая сила, такая вера в торжество высокой идеи, как у ваших руководителей. Им я могу целиком довериться. Им я хочу отдать свои знания, себя. Я хочу плечом к плечу стоять с вашим великим народом, шагающим в будущее.

Буше остановился.

— Я, вероятно, недостаточно ясно выражаюсь. Но, кажется, я выразил в основном свое настроение. Прошу вас помочь мне.

— Что скажешь? — спросил Гребенников Журбу.

— Я уже говорил, что разделяю настроение товарища Буше. Мы должны ему помочь. Меня обрадовало решение консультанта. Я посоветовал ему побеседовать с тобой.

— Я хочу, чтобы вы, Петр Александрович, и вы, товарищ Журба, учли общеполитическую обстановку. Франция, вернее ее нынешнее правительство сыграло, как известно, некрасивую роль в недавнем процессе промпартии. Дать приют Рябушинским, Нобелям, Коноваловым, позволить врагам вашего народа свить в Париже осиное гнездо, поддерживать у реакционеров мечту о реванше, о военной интервенции, — мимо этого, конечно, ни один честный француз равнодушно не пройдет. Мы знаем также, что недавний конфликт на КВЖД был спровоцирован, чтобы проверить боеспособность Красной Армии, силу Советского государства. Все это вместе взятое, конечно, настораживает вас против капиталистических государств, против их представителей, против их подданных. Но я прошу вас отнестись к моему решению, как к решению, выношенному в глубине сердца. Я не хочу, чтобы совесть моя была запятнана действиями нынешних правителей Франции, поскольку я подданный Французской республики. Нести за них даже моральную ответственность я не намерен. Я не разделяю их взглядов. Я противник их политики. Вот мое credo. Прошу верить мне.

И он склонил голову.

— Хорошо, — сказал Гребенников. — Я поговорю о вас, где следует. Думаю, что все будет улажено. Меня радует ваше решение.

— Спасибо!

Буше встал: он не считал удобным засиживаться, когда деловому разговору пришел конец.

Но в это время снова позвонили.

— Кто там? — спросил Гребенников, подходя к двери.

— Я! — ответил мальчишеский голос.

— Сановай! Хорошо, что зашел. Здравствуй. Почему так долго не приходил?

— Работал. Много-много работал.

— Ах, ты, работяга! — воскликнул Гребенников, привлекая к себе мальчишку. Запустив пальцы в густые волосы Сановая, Гребенников тормошил мальчика, пока тот не вырвался.

— Нет, отвечай, почему не приходил?

— А сам почему не ходил?

— Куда не ходил?

— Цех не ходил. Мой цех.

— Правильно. Вот это правильно! Раз скучал, должен был придти к тебе в цех. Закрутился, понимаешь, на работе.

— Крутиться работать? — Сановай рассмеялся.

— Кто это, Петр Александрович?