Тайгастрой

— Вам кажется, что вам угрожает опасность, военная опасность. Вы не можете освободиться от мысли об интервенции. Вы в кольце государств, общественный строй которых противоположен вашему. Но это могут понимать вожди, а не рядовые люди.

— Идите дальше, идите с открытым сердцем и поймете.

— А дальше — тупик. Не надо закрывать глаз на трудности быта, на общий жизненный уровень. Вы еще плохо живете, нуждаетесь. Наконец, село... деревня... Не всем по духу коллективизация, не все отказались от собственнических страстей. Весьма серьезный вопрос. Ликвидация кулачества — это настоящая революция! Вторая революция. А где революция, там сопротивление. Многие бегут из сел в города, на стройки. И у вас здесь есть такие. Вы думаете, они не ведут агитации? Сможете ли вы утверждать, что среди рабочих нет отсталых, со старыми взглядами? Наконец, есть прямые враги, скрытые и открытые. Заграницей никто не верит в пятилетку. Даже больше — там смеются, издеваются над вами... И, несмотря ни на что, вы побеждаете? Это мне непонятно.

Женя молчит.

— Только, пожалуйста, не поймите меня превратно, я говорю не для выражения какого-либо сомнения,— спохватывается Шарль Буше. — Говорю, единственно для того, чтобы самому понять сложный, очень сложный комплекс вопросов.

— Конечно, — отвечает Женя, — жизнь — не схема. У нас есть и враги, и отсталые люди. Это неизбежно. И мы знаем, что заграницей буржуазия не верит в нашу пятилетку, вредит. Но главное не в этом. Главное в том, что Советская власть по самому своему духу — родная каждому труженику власть. Она открывает перед ним двери: твори, улучшай жизнь, переделывай ее. Государство твое, все твое. Чем лучше будешь работать, тем лучше будешь жить. Не будь у нас капиталистического окружения, угроз интервенции, жизнь уже теперь была бы у нас, как часто говорит профессор Бунчужный, цветущим садом.

— Я хочу, чтобы вы правильно поняли меня, мадемуазель Женя. Эти вопросы меня неспроста волнуют.

Женя видит, что француз на самом деле взволнован, у него даже задергалась бровь, хотя прежде этого Женя не замечала.

— Вы такая юная, Женя, почти девочка, но вы настоящая русская женщина, я уверен, что вы мне поможете. Мне особенно легко говорить с вами, делиться своими сомнениями. Очень может быть, что перед другим человеком я не стал бы открываться, говорить о сомнениях, которые ставят меня в невыгодное положение. Но я не хочу ни в чем сомневаться. Мне должно быть все ясно. И вы скоро узнаете, почему.

Они доходят до поворота и расстаются. Шарль галантно снимает шляпу.

После укладки свай и бетонирования площадки Гребенников перевел людей на строительство коксовых печей, хотя стояли сильные морозы и зимой такую работу никто не производил.

«Здесь я кое-что смогу показать...» — подумал Старцев, научившийся кладке огнеупора на строительстве в доменном цехе. Хотя он знал, что на стройку коксовых печей идут другие кирпичи, что марок кирпича здесь более трехсот и класть их надо по сложному чертежу, но был уверен, что дело пойдет.

Шарль Буше рассчитал кладку печей на сто двадцать один день, учтя «улучшающие работу неожиданности» — так называл он работу ударников.

После проведенного Журбой и Старцевым совещания ударники выдвинули встречный план: в восемьдесят дней.

— Что ж, посмотрим! Мой прогноз годичного бетонирования не оправдался...

К огнеупорной кладке приступили в начале декабря.

— Вообще, это безумие! — говорил Буше Николаю Журбе. — Никто и никогда в мире не клал печей Беккера зимой. Да еще в такой лютый мороз. Что из этого получится, не знаю. Я поддался общему порыву.

— Так ведь кладка идет в хорошем тепляке!

С середины декабря темп работ стал нарастать, хотя морозы усилились. Самым трудным было начинать работу после ночного перерыва. Площадка лежала под скрипучим, переливающимся синими и красными огоньками снегом, притихшая, среди необозримого простора снежной пустыни, на которой едва выделялись трубы да высокое сооружение ТЭЦ.

Чтобы, несмотря на жестокие морозы, температура в тепляках не падала ниже десяти градусов тепла, поставили дополнительные печи, установили ночное дежурство истопников.

— Если спустите температуру, отдам под суд! — предупредил Гребенников Сухих.

Днем, когда солнце светило сквозь стеклянные фонари и когда в тепляке за дружной работой люди ощущали локоть товарища, коксохимики любили пошутить друг над другом. Больше других доставалось Ярославу Духу.

— И кто тебе приспособил эти ленточки к кожушку? — допытывались товарищи. — Какая краля, говори?

Дух самодовольно улыбался.

— Есть такая... Есть...

Но все знали, что крали у Духа не было и что жил он с Федорой, поварихой из Тубека, пожилой женщиной, связь с которой тщательно скрывал от товарищей.

— Ты когда-нибудь показал бы нам свою дорогушу! Разок глянуть! — красивый Микула подбоченивался: «Покажи, а там видно будет...»

Посмеивались и над Ведерниковым: хозяйственный, многосемейный, он подбирал с площадки гвозди, куски железа, проволоку, доски, хотя семья его еще не переехала с Урала, а сам он жил с комсомольцами.

— Скоро наш Приемыш откроет свой материальный склад!

Его несколько раз задерживали на проходной, но это не помогало. «Приедет семья, пригодится каждый гвоздок...»

Хотя огнеупорщнки работали хорошо, но коксохим рос медленно; еще часть людей перевели со вспомогательных участков, молнии полетели на Украину, откуда по наряду ВСНХ должна была выехать группа высококвалифицированных рабочих.

— Сделали больше, осталось меньше, — говорили сибиряки и уральцы.

— С сибирскими печекладами много наделаешь... — подшучивал Деревенко, работавший лет пятнадцать на выкладке коксовых печей в Донбассе. — Сложить печь для хлеба — это могем. А вот ты положи огнеупор!

— Клали без вас и класть будем! — спокойно отвечал Ведерников. — Только выложить одну и две десятых тонны на человека — не шутка!

— Конечно, не шутка! Особенно с такими печекладами! Нам бы сюда моих ребят! Эх, бывало... — продолжал Деревенко.

Но его останавливал Старцев.

— Покажешь, и наши научатся. Пока ты не работал на печах, тоже не знал что к чему. Плавал якорем!

Став парторгом, Старцев приобрел трубочку и курил, как боцман на корабле. Несмотря на холода, ходил он в бушлате и флотских брюках; только на ногах сибирские катанки, да на голове теплая ушанка.

Вскоре прибыли украинские огнеупорщики-коксовики. Одни в худых шубейках, другие — в демисезонных пальто или стеганках.

— Пляжники! В Сочи собрались?

Но украинцы не смутились: их еще в дороге предупредили, что сибиряки встречают южан шуточками. Сибиряки любили одеться тепло и на каждого, приехавшего в легкой одежде, смотрели с усмешкой.

— Вы бы в трусиках к нам! Оно сподручнее! — смеялся Ведерников, разглядывая гостей.

— Ничего, и у нас, в Донбассе, зимой не жарко.