Тайгастрой

— Какую работу провернули! — с гордостью воскликнула Таня. — Огнеупорные на четырех печах закончили, сейчас идут металломонтажные и электромонтажные, кончаем проводить газопроводы, — она показала на трубы огромного диаметра, которые проходили над землей через весь завод. — Устанавливаем в разливочном пролете кран. И здесь тоже кран ставим.

На длинной ровной площадке мартеновских печей работа, действительно, кипела.

— Может, хотите посмотреть на печь? — спросила Таня. И, уверенная, что учительница хочет, первая пошла по доске, положенной на край садочного окна. Вслед за Таней пошла Анна Петровна, осторожно подобрав края шубки.

Внутри печи было темно, Таня зажгла смоляной факел, и перед глазами Анны Петровны предстала ванна со ступеньками, выложенными амфитеатром.

— Стадион!

Таня посмотрела вокруг, на возвышавшиеся по краям ступеньки, словно проверяя слова учительницы, и воскликнула:

— А и в самом деле — стадион! Как вас зовут?

— Анна Петровна.

— Вы знаете, Анна Петровна, я люблю сюда забираться... хоть на несколько минут. Подумайте: это мартеновская печь. Сейчас мы стоим в печи... А через несколько месяцев здесь будет бушевать пламя. Будет кипеть сталь... Это интересно, правда?

— Очень интересно! И я не думала, что буду сидеть в мартеновской печи...

— Как металлический скрап, да? — Таня заразительно засмеялась. — Это я так... Не обижайтесь. Я люблю шутки.

Осмотрев печь, они выбрались на печной прогон. Рабочие выкладывали клинкерный пол, надо было пройти, чтобы не помешать. Транспортники вели железнодорожный путь.

— Дайте, я вас почищу. Шубка дорогая... Это из какого меха?

— Из котика...

— Из наших черных котят? — пошутила Таня.

— Нет. Из морского котика.

— Видно, дорогая... — Таня бесцеремонно ощупывала мягкую шубку и счищала красноватые крупинки от кирпича. — Подарок мужа?

Анна Петровна смутилась.

Прошли к выходу. Здесь Анну Петровну ослепил голубой свет вольтовой дуги. Откуда-то сверху сыпались крупные желтые звезды и раздавалось потрескивание, словно от свечи с замоченным фитилем. В воздухе стоял острый запах, который Анна Петровна ни с чем не могла сравнить.

— Чем это так пахнет?

— Голова болит, да?

— Нет, но тяжелый такой запах.

— Это от карбида.

— Ново для меня все... — сказала Анна Петровна, показывая рукой вокруг. — Я не знаю заводской жизни. Трудно... тяжело работать, да?

— Привычка! А товарищ Шахов ваш муж? — спросила Таня, вспомнив, что Анна Петровна не ответила.

— Муж.

— Хороший инженер, хотя и молодой. И человек хороший. Я тоже хотела б иметь такого мужа.

Анна Петровна улыбнулась.

— А вы сами откуда?

— С Украины.

— Тут много с Украины. Вот видите? — она показала на паренька, сидевшего высоко, под крышей, на подкрановой балке. — Тоже с Украины. Из Днепропетровска. Леня Слюсаренко. Комсомолец. Приехал с Петей Занадыриным. В худой одежде оба. А у нас мороз. Я сама из Омска. Смеялись мои девчата: я тогда на стройке соцгорода работала. А до того — в мартеновском цехе. Я бригадир. Дали мне ребят, вижу, ребята подходящие, только замерзнут в своей одежке. Я их к себе, на шестой этаж, на внутреннюю отделку, там не так холодно. А парни соседние смеются. Кричат нам с крыши: «Цыплят высиживаете, девчата? Откуда петушков раздобыли?» Смеху сколько! Теперь Леня в мартеновском, а его дружок Петя на стройке блюминга. С Украины много здесь можете встретить людей. Дружба народов! — улыбнулась Таня.

Она любила потараторить, простая, открытая душа.

— Ну, вот и мой кабинет! Заходите! — пригласила Таня, заходя в контору, пристроенную возле какой-то будки.

Подбросив угля в чугунную печурку, Таня вынула из шкафчика папку-скоросшиватель, завернутую в засаленную газету, и положила на стол.

— Садитесь. Записывайте.

С наступлением декабрьских холодов наружные работы немного свернулись, стало больше свободного времени, завком организовал кружки — драматический, народных инструментов, кроя и шитья. Вечером в большой комнате красного уголка доменного цеха бывало очень светло. В углу горела железная печь. Рабочие приходили почитать газету, поиграть в шашки, домино. В красном уголке работала школа грамоты.

Фрося бойко читала букварь Мучника: «На заводах машины. Мы у машин. Хороши наши машины».

С этой группой занималась Анна Петровна. Девушки доменного посменно собирались в школу, и пока рабочие читали газету, ликбезники занимались за длинным столом, придвинутым к окнам.

Борис Волощук садился за соседний стол и слушал.

Он думал, что грамотность приходила к девушкам по мере того, как все меньше и меньше обтирали девушки пот со своих лиц. Занятия начинались в шесть часов вечера, заканчивались в восемь пятнадцать. Волощук знал, что к концу занятий в красный уголок придет Ванюшков. На работе Ванюшков, желая быть справедливым, покрикивал на всех одинаково. Если, бывало, Фрося не справлялась с подноской кирпича, Ванюшков кричал:

— Сорвать график хочешь? И не думай этого, Фроська! Не выйдет!

А вечером он заходил за ней, украдкой раскуривал папиросу, смотрел, как девушки стучали по доске мелом, читали, решали примеры, водили пальцами по географической карте, показывая республики и города.

Фигура инженера Волощука, однако, портила ему настроение. Он старался сесть так, чтобы не видеть инженера. После занятий Фрося складывала ученические тетради — она была старостой, надевала зеленоватый, мягко выделанный кожушок, повязывала голову красным шарфом. Волощук следил за каждым ее движением. Ванюшков подходил к столу, помогал собирать чернильницы, ручки. Потом Фрося и Ванюшков уходили.

Борис откладывал в сторону журнал и шел домой.

В декабре школа готовила выпуск. Анна Петровна отобрала лучших учащихся для рапорта на конференции. Попала в это число и Фрося.

— Выйдешь, товарищ Оксамитная, на сцену, прочтешь, — сказала Анна Петровна.

— Ой, не прочту... — заранее терялась девушка. — Ой, освободите... Стесняюсь я... Пусть другие.

Но ее не освободили. Девушка получила рапортичку и учила текст наизусть. Рапортичка замусолилась: носила ее Фрося с собой даже на работу.

В перерыве на обед вынет из-за лифа и шепчет, чтобы другие не видели.

— А наша Фрося шепчет, шепчет... — посмеивались товарки.

— Выступаешь? — спросил Волощук.

— Ой, растеряюсь я... Попросите хоть вы учительницу, чтоб освободила...

— Не растеряешься! Да чего теряться? Свои! А училась ты получше других. Я знаю...

— Ох, если б я так могла, как вы... И откуда у вас берется, когда говорите? Сильно говорите...

Кажется, Фрося впервые на самой себе испытала власть человеческого слова.