Тайгастрой

И он выходит. За ним выходят солдаты. Вой, комья земли, горячий воздух хлещет в лицо, остро пахнет кожей и тухлым яйцом. С каждой секундой солдат все больше и больше.

— Вперед! Вперед! — кричит Радузев, хотя знает, что немногие услышат его.

И под деревянную строчку пулеметов пошли первые цепи вперед.

Немцы загоняли свинцом солдат в окопы, и снова из земли выползали живые комочки, подгребали перед собой песок, делали горбики, — выползали другие, — и еще, без конца. И когда выкатилось из-за пригорка солнце, поле было занято русскими солдатами.

На центральном участке перебегал батальон Радузева. Он видел, как отходили немцы, отплевываясь свинцом, чугуном, сталью. Первые окопы уже глотнули солдат, но нужно было продвинуться еще версты с две и обойти лесок справа, откуда немцы теснили ряды и куда перебегали их солдаты, по-верблюжьи горбатые, в касках.

На минуту стихли пулеметы. Радузев поднялся во весь рост, чтобы видели его все, и крикнул:

— Пошли! Пошли! Так вас, перетак! Пошли!

И чем отборнее была брань, тем легче становилось на душе.

Ротные командиры поднимали людей, как поднимают лошадь, бьющуюся коленями о лед.

Побежали.

Лазарь Бляхер выбрался из окопа раньше других и побежал вперед в числе первых, но скоро устал. Сердце, казалось, готово было вырваться из груди. Он кулаком надавил против сердца грудную клетку, словно затыкал рану, и шел медленно, весь мокрый, с трудом дыша горячим воздухом и сплевывая густую пену слюны, которая не отделялась от губ. Над головами беспрерывно рвалась шрапнель, осколки ее с визгом шлепались на землю.

Мимо Лазаря, без всякого строя, бежали солдаты с искаженными от грязи, пота и ненависти лицами. Среди солдат Лазарь увидел Радузева: тот бежал, почти не сгибаясь.

После короткой паузы снова застучали с обеих сторон немецкие пулеметы.

— Проклятие! — крикнул Лазарь и, не отдышавшись, побежал дальше, на сближение с противником. Оставалось еще продвинуться метров триста к тому месту, откуда немцы расстреливали наступающих в упор.

Лазарь понимал, что если в эту тяжелую минуту солдаты не выдержат огня и бросятся назад, немцы без труда сметут их всех пулеметами. Следовало для спасения людей во что бы то ни стало продвинуться и закрепиться у леска.

— Ребятушки! За мной! За мной?

Он призывал солдат, хотя понимал, что немногие могли услышать. Потом снял фуражку и замахал следовавшим за ним солдатам.

Живой пример в бою действует неотразимо. Кое-кто поднялся. Откуда-то появился хорошенький прапорщик, прибывший вместе с Лазарем в батальон. Он прикрыл ладонью лицо и побежал за Лазарем.

«Что если б его в эту минуту видела мать?.. — подумал Лазарь. — И вообще, если бы все матери посмотрели в эту минуту на своих сыновей...»

Поднялось еще немного солдат — впереди и справа. У старого бородатого ротного, бежавшего с десятком молодых солдат, раздавленной клюквой свисала на ниточке мочка уха, — ротный, очевидно, не замечал этого.

В короткой шинелишке, с винтовкой и короткой лопаткой Лазарь бежал к леску, откуда немцы безостановочно стреляли из пулемета. «Заткнуть ему глотку!» — это была мысль, которую он отчетливо сознавал и которая заставляла бежать на огонь, освобождая от страха смерти. В правой руке он сжимал жестяную рукоятку гранаты. Он сам себе поставил задачу: добежать к пулеметному гнезду и забросать его гранатами.

Левее Лазаря ложились снаряды. Удар — и из земли вырастал черный куст. «Пристреливаются подлецы...» Он был почти у цели, когда где-то совсем близко взвыл снаряд. Казалось, летел он только сюда, и некуда было укрыться.

— Ложись! —крикнул Лазарь солдатам и упал. В рот набилось земли. Он сжал челюсти, на зубах захрустел песок.

В эту же минуту что-то взвизгнуло рядом, и хорошенький прапорщик упал под черный куст.

Выплевывая землю и отряхиваясь, оглушенный взрывом, Лазарь увидел прапорщика. Лежал он как-то не по-живому, с подвернутыми под спину руками, и не шевелился.

«Вот и все...» — подумал Лазарь.

Когда пули дождевыми каплями зашлепали по листьям, опушку леса огибала шестая рота. Лазарь добежал до пулеметного гнезда немцев, весь мокрый, с горошинами пота на лице, и одну за другой бросил две ручные гранаты. Потом вскочил в пулеметное гнездо и вытащил пулемет на бруствер. В прицельной прорези он увидал, как немецкий офицер поднимал солдат в контратаку. Лазарь потянул за ленту, ее заело. «Так вот почему они не расстреляли меня, когда я бежал на гнездо». Он немного повозился, пока не устранил задержку и залег. В прорези прицела отчетливо увидел немцев. Офицер, стреляя из пистолета в своих, уже поднял солдат. Острое чувство ненависти обожгло Лазаря, когда он наводил пулемет. Он надавил большими пальцами на сетчатую гашетку пулемета.

Гильза одна за другой отлетели в сторону, вокруг пулемета образовалось облачко. Лазарь сек своим огнем немцев, пока те не схлынули.

— Брататься не хотели? Не хотели?

— Молодец! — крикнул подбежавший Радузев. — Молодчина!

Радузев побежал дальше, рассчитывая отрезать немцев и захватить их в плен, а Лазарь втащил пулемет на пригорок. Колени его неприятно холодила грязь, просочившаяся через брюки. Он продел новую ленту. Но вдруг совсем некстати и как-то нелепо осколок ударил его по ноге. Было такое ощущение, будто ударили палкой. Он упал, уткнувшись лицом в кочку, поросшую колючей травой, но не почувствовал даже укола, хотя щеки и лоб и подбородок были изрезаны будто бритвой.

Поезд шел мучительно долго, задерживаясь на каждой станции, перегруженный доотказа, почти с удвоенным количеством вагонов: их прицепляли сами солдаты на каждой узловой станции, угрожая железнодорожному начальству револьверами, винтовками, «бутылками» и «лимонками».

На третьей полке, под потолком, лежал обросший густой шерстью солдат в одежде военнопленного. Он молчал всю дорогу, а ехали вторую неделю от границы.

— Сумной ты больно, землячок! — сказал солдат, занявший соседнее место на последней узловой станции. — Поглядываю на тебя. И самому сумно становится.

— Чему радоваться?

— Домой, што ль, не вертаешься?

— Вертаюсь...

— Ну и то-то! Земельку отхватишь! Хозяйство заведешь. Откуда сам?

— Из Престольного.

— Из Престольного? Вот здорово! Так мы с тобой, значит, с одних мест. Троянды знаешь? Против Грушек?

— Знаю...

— Сам, значит, из мастеровых?

— Из мастеровых.

— В земельке потребы не маешь?

— Не маю...

— Што ж, революция каждому по его потребности: кому землю, кому восемь часов.